Маэстро Анатолий Василевский: Время «разгибания саксофона» стало тяжелым испытанием для музыкантов

Анатолий Василевский приехал в Казань из Архангельска 60 лет назад. Ему, выпускнику Архангельского музыкального училища, дали рекомендацию для поступления в Ленинградскую консерваторию. Но выбрал Казань. Выбрал только потому, что здесь работал легендарный джазовый оркестр Олега Лундстрема.

— Анатолий Александрович, вы не только музыкант, но и историк джаза. Какие самые сложные времена были для джазовых музыкантов?

— Джаз в России на 20 — 30 лет опаздывает от мирового джазового движения. В 20-е годы прошлого века джаз у нас считался музыкой американских рабов и воспринимался как протест против капитализма. Поэтому джаз в России развивался.

Сложные времена наступили в 50-е годы, когда началась холодная война с США. Официального запрета на джаз никогда не было. Но начался период, который музыканты называли временем «разгибания саксофона». Само слово «джаз» вышло из употребления. Джазовые оркестры стали называться эстрадными. Это время было тяжелым испытанием для музыкантов. Но я серьезно занялся джазом в начале 60-х, а это уже была хрущевская оттепель.

— Анатолий Александрович, а с чего началось ваше увлечение джазом, ведь вы учились по классу баяна?

— С детства у нас дома всегда звучала музыка. У нас был патефон, и папа покупал много пластинок с разной музыкой. Мы с братьями слушали и классику, и популярную музыку, и джазовые пластинки советских оркестров.

Настоящий джаз в живом исполнении профессионального оркестра я впервые услышал в Архангельске. В город на гастроли приехал казанский оркестр Лундстрема, причем легендарным шанхайским составом. Я был потрясен! И принял решение ехать именно в Казань, поступать в Казанскую консерваторию.

— И сразу поступили?

— Добирался до Казани больше двух суток. Кроме баяна, у меня почти ничего с собой не было. Ехал в общем вагоне. Пока ехал, репетировал в тамбуре. Приехал голодный, уставший и прямо с вокзала — в консерваторию. И там узнал, что на экзамены опоздал. Оказывается, их перенесли на неделю раньше. Присел в коридоре, думаю, что делать? Вдруг мимо проходит человек. Он спросил, что я здесь сижу, посмотрел мои документы, рекомендацию в Ленинградскую консерваторию и сказал: «Сейчас у нас экзамены вокалистов, вот прослушивание закончится, мы послушаем вас». Это был ректор консерватории Назиб Гаязович Жиганов.

Думал, что ждать придется недолго. Но вокалистов так много, они поют и поют, поют и поют. А я сижу в коридоре. Спать хочу. Подремлю, поиграю на баяне, подремлю, опять поиграю, чтобы окончательно не заснуть. Так прошло часа четыре, не меньше. Наконец экзамены закончились. Я с баяном выскакиваю на сцену, а экзаменационная комиссия уже расходится. Назиб Гаязович попросил всех остаться, чтобы прослушать меня. Играть было сложно: июль, жара, окна открыты, трамваи гремят, машины шумят, слышны разговоры проходящих по улице людей… Но я сыграл. На следующий день сдал остальные экзамены, и меня приняли.

— А когда вы познакомились с Олегом Лундстремом?

— Это произошло позже. Мы с единомышленниками создали эстрадно-симфонический оркестр, который базировался в ДК им. 10-летия ТАССР. На одну из первых наших репетиций приехал сам Олег Леонидович. Он послушал, похвалил: «Новая смена подрастает. У моего дела будет достойное продолжение!»

Но самое главное — Лундстрем помогал нам с репертуаром. Он дал мне переписать фирменные ноты Гленна Миллера. У меня руки тряслись… Это было настоящее сокровище! Ноты в те времена было не достать. Интернета тогда не было, ксероксов тоже. Нам приходилось переписывать ноты по ночам для всех музыкантов оркестра.

— Сейчас в джазе много направлений, что вам интереснее, ближе?

— Есть главное течение — мейнстрим, есть джаз-рок, фолк-джаз, даже электронный джаз, записанный на компьютере без живых инструментов, другие направления. И в каждом есть то, что заслуживает внимания. Это может быть смело, ярко, но эксперимент ради эксперимента мне неинтересен. Это как абстрактная живопись: кто-то ее любит, а подавляющему большинству людей она непонятна. Наш зритель привык к традиционному джазу, и экспериментальную музыку ему нужно давать дозированно.

— Анатолий Александрович, вы почти 30 лет преподаете в музыкальной школе № 16 эстрадной специализации им. Лундстрема, как современные дети воспринимают джаз, свободную импровизацию?

— Когда я пришел в школу, мы с ребятами создали очень сильный оркестр, ездили на фестивали, часто выступали. Сегодняшние дети профессионально послабее. Объясню почему. Это другое поколение. Они все сидят в телефоне. Постоянно, даже на репетициях. Это настоящая катастрофа. Для них музыкальная школа — это, скорее, такая своеобразная тусовка, общение с приятелями. А чтобы стать настоящим музыкантом, к учебе необходимо относиться более серьезно и ответственно.