Угнанная в Германию, или История моей бабушки

В этом рассказе я хочу поделиться удивительной историей своей бабушки Пелагеи Климентьевны Красниковой из села Дроновка Грайворонского района Белгородской области, угнанной в 1941 году в фашистскую Германию на принудительные работы.

Бабушка родилась 11 октября 1925 года в многодетной крестьянской семье, состоящей из восьми детей. Она была старшей и потому, естественно, во всех делах являлась помощницей родителям, а кроме всего присматривала за шестью братьями: Юрием, Петром, Павлом, Иваном, Ефимом, Дмитрием — и сестрой Александрой. По социальному происхождению семья значилась крестьянскими середняками, а по социальному положению — единоличниками.

После революции 1917 года и установления советской власти в колхоз семья идти не захотела. Глава семьи, бабушкин отец Климентий Федосеевич, тогда рассудил так: «Что это за власть такая, которая насильно заставляет все свое нажитое добро отдавать бездельникам, которые работать не хотят, но при этом всем пользоваться? Такой колхоз нам не нужен! Моя семья в колхоз не пойдет!» И жена Прасковья Емельяновна, и дети его единодушно поддержали. Еще бы! Он ведь являлся основным кормильцем, будучи лучшим сапожником на селе!

Как и следовало ожидать в то непростое время, Климентия Федосеевича власти признали кулаком, а семью в период коллективизации раскулачили, отобрав корову, лошадь, двух поросят, выгребли все зерно и иные припасы. Даже силой сняли новый пиджак, который прадед надевал только по праздникам или в церковь! Попытки сопротивления мужа вовремя пресекла тогда Прасковья Емельяновна, вразумив его словами: «Пусть забирают, все что хотят! Бог им судья. Авось, больше не придут». Тем самым она спасла его от каторги, а, может, даже и гибели.

В то время, а точнее в 1933 году, когда у сельчан забирали последнее, лишив средств к существованию, как раз и разразился страшный голод, в результате которого селяне ежедневно умирали десятками — едва успевали хоронить! До сих пор непонятно, что помогло Красниковым выжить — разве что каторжный крестьянский труд от зари до заката да глубокая православная вера. В соседнем доме жил родной брат Прасковьи Емельяновны — Григорий Егорович Лариков с женой Анастасией Никитичной, у которых было пятеро детей. Чтобы дети выжили, они просто ушли из села, закрыв детей дома одних с расчетом, что их заберут в детский дом. И это оказалось единственным шансом спасти детей от неминуемой смерти.

Бабушка Пелагея знала немецкий язык в совершенстве — свободно говорила, писала и переводила любой текст без словаря. Вечерами рассказывала, что, когда она училась, больше всего любила математику и чистописание. Кому удалось закончить семилетку до войны, у тех знания были на уровне хорошего советского училища или техникума. Позднее, в 1990 году, я поступил в Харьковский сельскохозяйственный техникум, который окончил с одной единственной твердой тройкой по диктанту на украинском языке, и свою бабушку всегда вспоминал добрым словом за ту тягу и любовь к знаниям и труду, которые она привила нам своим личным примером.

Когда Пелагея училась в четвертом классе Дроновской семилетней школы, неожиданно из Курска приехал представитель областного образования и вызвал маму Пелагеи — Прасковью Емельяновну на беседу в кабинет директора школы. Он сообщил, что принято решение отличницу Пелагею перевести в Курск на учебу, обещая большое будущее, однако Прасковья Емельяновна категорично возразила: «Она мне нужна — помогать дома с малыми детьми и по хозяйству. А школу ей придется и вовсе оставить: ее не во что даже одеть и обуть, поэтому дочь я вам не отдам!» Так учеба для Пелагеи закончилась навсегда. И хотя всю жизнь она жалела об этом, позднее бабушка поняла, когда сама стала матерью, воспитывая четверых внуков без мужской поддержки: необходимо всегда жертвовать своими желаниями и целями ради ближнего и общего блага семьи.

Когда началась война и появилась необходимость создавать укрепления, пятнадцатилетнюю Пелагею, ее ровесницу двоюродную сестру Марию, а также других детей и подростков, женщин и стариков пешком погнали под Грайворон за 25 километров от родной деревни для рытья окопов и противотанковых рвов. Сопровождали колонну местных жителей несколько солдат и два офицера, работники райкома и сельсовета. Всем прибывшим в указанное место в чистом поле намерили, невзирая на возраст и здоровье, гигантскую норму по глубине, ширине, углу наклона и планируемому выкопанному вручную объему нескольких сотен кубических метров земли. Если загнать для этой работы современный экскаватор, то ему и за два месяца не управиться одному. Начинали работать с восходом солнца, в обед привозили на лошади бочку родниковой воды, там же резали колхозную скотину и готовили на всех еду, кормили один раз в день. После 23:00 ложились спать в чистом поле, без кровли и удобств, а вместо подушки — кулак. Пелагея, к счастью, прихватила с собой свою праздничную кофточку, которую ее мама Прасковья Емельяновна успела на крыльце родного дома подать дочери, ее она и клала под голову. В этой кофточке она и стоит на фотографии от сентября 1941 года вместе с Марией и дядей на рытье противотанковых рвов, которые копали с 22 июня до самого ноября.

В конце октября — начале ноября 1941 года фашистские полчища оккупировали Курскую область, в том числе и Грайворонский район. Наши войска с тяжелыми кровопролитными боями отступили. Период оккупации нашей области стал тяжелым 20-месячным испытанием: население сел и городов подвергалось нечеловеческим лишениям и унижениям, многие погибли. Бабушка вспоминает такой случай: как-то ночью уже при немцах в окно постучали, а когда мама открыла дверь, то на крыльце обнаружила трех советских военнослужащих, включая офицера. Оказалось, что они по совету селян искали сапожника Климентия, чтобы тот починил им сапоги. Они были очень голодны, и прабабушка разрешила им остаться до утра. При этом Пелагея взяла на себя задачу дозорного — всю ночь караулила окрестности, чтобы при малейшей опасности вовремя предупредить красноармейцев. А ведь за такое геройство детей вместе с родителями запросто могли убить или вообще сжечь живьем вместе с хатой! К счастью, все обошлось, и на рассвете в отремонтированных сапогах и с небогатыми съестными припасами красноармейцы ушли в соседний лес в направлении Харькова, сказав на прощание: «У нас большие потери, немцы рвутся к Москве, и мы на время отступим, но еще вернемся, чтобы ударить по сволочам!»

А гитлеровцы как в районе, так и в селе уже устанавливали свои порядки: за неповиновение — расстрел или повешение, евреев, коммунистов и их родственников, а также пособников партизан живьем сжигали вместе с детьми, женщинами и стариками. Работоспособное население угоняли в Германию. 29 июня 1942 года из Дроновки было угнано 11 человек, из Грайворонского района примерно 1 400, а из всей Курской области — 40 000 человек. Бабушка рассказывала, как пришла повестка с приказом прибыть утром 29 июня с вещами в сельский совет, откуда вся молодежь будет отправлена на работу в Германию. За неповиновение — смертная казнь. На тот момент Пелагеи было шестнадцать лет.

Старший брат Юрий в то время уже воевал на фронте где-то под Ленинградом, а дома оставались младшие братья и сестры от 1,5 до 14 лет. Хотя Климентия Федосеевича не взяли сразу в ряды Советской армии по возрасту, позже, после победы наших войск на Курской дуге, он все равно уйдет воевать за Родину пулеметчиком в 147-й стрелковой дивизии. Добровольцем на фронт уйдет в 17 лет и Петр — брат Пелагеи, который погибнет, будучи старшим матросом военно-морской авиации Балтийского флота. Но это будет спустя два года, а пока вернемся назад, к событиям 1942 года.

Колонна сельской молодежи из Дроновки, других соседних деревень и хуторов была построена у здания сельсовета для переклички и напутственных слов карателей. Перед самой отправкой мама Пелагеи со слезами на глазах успела крикнуть: «Поля, доченька, веру не меняй и, если останешься жива, ворочайся домой, я тебя буду ждать!» Повернув колонну в сторону Грайворона, молодежь повели пешком прямиком на железнодорожный вокзал Белгорода под непрекращающийся лай овчарок в сопровождении полицаев и немецких автоматчиков во главе с офицерами. Шли несколько дней, ночевали один раз в Томаровке в какой-то хате, подремав около трех часов. На железнодорожном вокзале людей насильно загнали в вагоны по 40 человек в каждый — всего 3 000 человек. Примерно половина из всех угнанных были несовершеннолетними от 13 до 17 лет. Кто из них пытался убежать, были безжалостно расстреляны или порваны собаками. В вагонах раньше перевозили скот, поэтому кроме пола ничего не было, и в таких нечеловеческих условиях везли около месяца. Один-два раза в день поезд останавливался, чтобы люди могли справить нужду, при этом приходилось это делать публично под пристальным наблюдением гитлеровской охраны под установленными по краям эшелона пулеметами. По дороге не кормили, только давали воду и сырую картошку, разве что иногда охрана делилась своими объедками со стола. Это была поездка в неизвестность, так как никто из угнанных не знал, что будет с ними дальше, увидят ли они когда-нибудь своих родных и Родину вообще.

Приехав в какой-то немецкий город, всех повели на медосмотр и в баню, обработали какими-то химикатами, остригли косы у девушек, сфотографировали, допросили и распределили по разным местам каторжных работ. Приходили различные люди в гражданской одежде и разбирали угнанных словно рыночный скот, даже в зубы заглядывали. «Я и моя двоюродная сестра Мария из Дроновки, — рассказывала бабушка, — попали к помещику, у которого имелись и земля, и скот, поэтому мне приходилось выполнять самую тяжелую работу вместе с хозяином и его малолетними детьми, при этом старший его сын Карл воевал на восточном фронте под Смоленском, где вскоре был тяжело ранен». Полгода он лечился в госпитале, после чего был комиссован и вернулся домой в семью к родителям. Пелагее он рассказывал, что служил рядовым в пехоте в пулеметном батальоне, и когда однажды его подразделение пошло прочесывать поле боя, то он с одним из солдат обнаружил раненого советского бойца. Его напарник предложил его убить, но Карл не позволил, предложив начальству решать, что с ним делать.

Когда бабушка в первый раз пришла к хозяину домой, он познакомил ее с женой и детьми. Хозяйка поинтересовалась возрастом девушки, спросила, как ее зовут. Они были очень удивлены, что девушке всего шестнадцать лет, так как Пелагея выглядела после поездки из дома до Германии в нечеловеческих условиях лет на сорок. Хозяин предложил называть девушку Ольгой, потому что Пелагея означает по-польски половник для раздачи еды, а потому имя Ольга будет куда проще и понятней.

Поселили Пелагею на чердаке хозяйского дома, на полу которого была только солома, постоянно продувало ветром, а иногда приходили в гости крысы. От тоски по Родине, матери, отцу, братьям и сестрам, родному селу и России все 2 229 дней и ночей до самого 5 августа 1948 года прорыдала Пелагея, а днем работала не покладая рук. Часто закрадывались греховные мысли покончить с собой, даже однажды пыталась выброситься из довольно высокого окна чердака, но выжила. Дважды бежала не зная куда, лишь бы попасть домой, но была поймана немецкой полицией. На третий раз пригрозили расстрелом, а хозяина за побег строго наказали. Убегали они вместе с двоюродной сестрой Марией, которая работала у другого хозяина, но в той же деревне, и всегда неудачно. Ведь до дома было почти 3 000 верст, а они даже не понимали, в какую сторону нужно бежать.

Вспоминая, бабушка рассказывала: «Питалась я отходами и кожурой от вареной картошки, давали какую-то похлебку с галушками и морс. В воскресенье на полдня давали выходной. Хозяин ходил в католическую церковь с семьей, в тот день и мне разрешали надеть чистую одежду и посетить местный дом культуры, но только с детьми хозяина. Бывало, приглашали на танцы молодые ребята, но никто из местных не смел со мной грубо обращаться. Хозяин был не робкого десятка и настрого предупредил всех, чтобы никто не смел меня обидеть. Будучи зажиточным помещиком, имея много земель и солидное хозяйство, состоящее из немалого количества коров, лошадей, свиней и птицы, в работе спуску мне не давал, несмотря на то что я молодая девушка и мне физически может быть трудно. Однажды хозяйка попросила меня ночью рыдать потише. «Когда ты кричишь, — говорит, — хозяин жалуется мне, что ты из него душу выматываешь!» По всему видно было, что хозяйка понимала меня как женщина и мать, хоть и немка: как это трудно — уехать от родных в рабство.

В мае 1945 года нас освободили англо-американские войска и долгое время, до 1948 года, решали с властями СССР, как с нами поступить. Всего в деревне Райхенбух работало тринадцать польских девушек и трое русских: я, Мария и Валя, девушка из Ленинграда. Вскоре местной администрацией было предоставлено право выбора: либо возвратиться на Родину, либо в иные страны Европы, Канады и Америки. Все польские девушки решили навсегда уехать в Америку. Моя двоюродная сестра Мария вышла замуж за советского офицера, и они уехали жить в Канаду. Родные у них все погибли за время войны, и потому ехать было некуда. Там она прожила до 90 лет, имела много детей и внуков и долго писала письма Пелагее в Россию. В Канаду приглашали русских и украинцев на постоянное место жительства, выделяли денежную ссуду и даже давали землю, что позволяло строить жилье и работать на фабрике или открывать свое дело.

Ходили слухи, что вернувшихся в Россию отправят в лагеря или даже расстреляют. А я все шесть лет пребывания в немецкой неволе молилась день и ночь за победу России на Германией и просила Бога и всех святых не сойти с ума, все пережить и вернуться домой к своим. И Господь меня услышал — дал мне силы выжить и вернуться в свою родную деревню Дроновку к родным. Третья угнанная девушка из Райхенбуха, Валя, тоже вернулась в Россию, в Ленинград, но в сорок лет умерла. Но я была твердо настроена ехать или даже идти пешком, но только домой в Россию».

И наконец мечты Пелагеи сбылись: после прохождения всех необходимых проверок и допросов перед отправкой к месту жительства она получила долгожданное разрешение выезда на Родину! В августе 1948 года поездом из Германии Пелагея добралась до Харькова с одним маленьким чемоданчиком, в котором находилось удостоверение личности, выданное в фильтрационном пункте НКВД СССР в Бранденбурге, повестка Грайворонской немецкой комендатуры, которую дали перед отправкой в Германию в июне 1942 года, две мамины иконки размером меньше спичечного коробка. Перед отправкой в Россию хозяйка подарила два куска материи для пошива платья (куда Пелагея и положила повестку для лучшей сохранности), столовый набор ложек и вилок, а также чашку и тарелку, пару кожаных туфлей, расческу и немного немецких марок. Видимо, они чувствовали свою вину перед русской девушкой, хотя вслух об этом не говорили.

«Харьков меня встретил по-отечески, — рассказывала бабушка. — Я находилась на седьмом небе от счастья, что хожу по родной земле и дышу родным воздухом. Крайне радостно было видеть родные русские лица на вокзале, особенно военных с орденами и медалями, которых восторженно встречали родственники. До войны я с мамой не раз была в Харькове у знакомых и решила переночевать у них, чтобы набраться сил для дальнейшей дороги. Они жили недалеко от вокзала, и потому я нашла их довольно быстро. Уснула в ту ночь я моментально, проспав более десяти часов мертвым сном, как не спала ни разу за шесть лет проведенных в Германии. А когда проснулась, то с ужасом узнала, что меня обокрали! Хотя чемодан и остался на месте, его содержимое подчистую унесли неизвестные. К счастью, осталось удостоверение личности, которое после проверки на вокзале я убрала в карман кофточки, две мамины иконки в жестяной оправе, пришитые в тряпичном маленьком мешочке — вот и все. А ведь я всю дорогу мечтала пошить себе новое платье, надеть туфли и такой красивой приехать домой! Тогда я не придала особого значения, что вместе с материей пропала и военная повестка на отправку в Германию, однако позже об этом пришлось сильно пожалеть».

Добравшись поездом из Харькова до станции Хотмыжск, Пелагея пешком пошла домой по пустынной грунтовой дороге, до родного дома оставалось всего 30 верст. Уже ближе к ночи она перешагнула родной порог и первое что увидела — почерневшее от горя лицо и побелевшую от седины голову матери Прасковьи Емельяновны. Несмотря на то, что ей шел лишь сорок седьмой год, внешне она выглядела старше лет на двадцать. В доме оказались также заметно повзрослевшие пятеро братьев и сестра Александра.

«Жизнь налаживалась, — вспоминала Пелагея, — но вскоре меня вызвали в отдел НКВД Грайворона. Повестки не было — просто из сельсовета пришел человек и рассказал, в какое место и время прибыть. Придя по указанному адресу в строго назначенное время, я просидела у кабинета до вечера, однако никто меня не вызвал, не поинтересовался, зачем я здесь, и мне пришлось так же пешком вернуться домой. Дня через два, а точнее 25 августа 1948 года, меня снова вызвали, но уже не в Грайворон, а в Дроновский сельский совет, где ожидали два офицера. Одним из них был участковый уполномоченный Грайворонского РО МВД лейтенант Жеребилов, другим — начальник Грайворонского РО МГБ капитан Чернобровкин.

В первые минуты допрос проходил в форме беседы, типа, где работала до войны, как попала и что делала в Германии, почему не выехала сразу и что делала в Германии до августа 1948 года. Мои ответы лейтенант подробно фиксировал на бумаге, и ничего предвещающего беду не наблюдалось до тех пор, пока в кабинет не ворвался разъяренный незнакомый капитан и не закричал: «Что ты с ней разговариваешь? Она же доброволка! Пиши: выехала в Германию добровольно!» С этими словами он подал лейтенанту какой-то листок, исписанный чернилами, после чего под давлением меня заставили расписаться несколько раз в протоколе допроса и анкете. Капитан пообещал, что, если я этого сейчас не сделаю, будет еще хуже. На мои возражения внимания никто не обращал, хотя я и пыталась со слезами на глазах рассказать, как нам всем вручили повестки и пригрозили расстрелом, если кто не явится. Но меня никто не слушал. Хотя слезы и заливали глаза, выбежав из сельсовета, в коридоре я успела увидеть местного жителя по фамилии Карпов, которого в деревне называли просто Карпо. Будучи во время оккупации полицаем в Дроновке, этот человек успел совершить немало зла местным жителям, выдавая фашистам подпольщиков, партизан, коммунистов и их родственников, поэтому все старались обходить его стороной».

Оборотень Карпо каким-то образом устроился на работу секретарем сельский совет, и это он написал донос в МГБ на Пелагею, оклеветав заодно брата и отца моей бабушки: якобы при отступлении немцев они ушли вместе с ними. На самом же деле отец Пелагеи воевал в Советской армии в пехоте пулеметчиком в 147-й стрелковой дивизии 640 полка 1-го Украинского фронта и погиб на подступах к Варшаве. Его прах покоится в братской могиле среди 12 000 советских солдат и сержантов на военном кладбище польского города Сандомир на берегу Вислы. Старший брат Пелагеи Юрий ушел в армию еще в 1939 году, воевал под Ленинградом, где был тяжело ранен и попал в плен к немцам. Позже его освободили и внедрили в немецкую полицию Грайворонского района в качестве старшего полицейского в Дроновке для связи с партизанами, выявления предателей и предотвращения терактов по отношению к местным жителям. Не раз Юрий предупреждал селян о планируемых облавах и рейдах по изъятию продуктов у населения.

Однажды он встретился с мамой и сказал, что мы делаем все, чтобы местных жителей как можно меньше притесняли, однако Карпо слишком уж рьяно выслуживается перед немцами. «Я могу его незаметно убрать при случае», — поделился мыслями он как-то с мамой, но она делать это строго-настрого запретила. «Делай сынок людям только добро, никого не убивай, а в остальном Господь сам управит». В 1943 году, когда наши войска освободили деревню, Юра ушел на фронт вместе с отцом Климентием Федосеевичем. При этом ему поменяли полностью фамилию, имя и отчество. Дошел до Берлина, после войны женился и вырастил двоих детей, сначала поселился в Донецке, а затем вместе с семьей переехал в Архангельск. После войны мы звали Юру вернуться в Дроновку, но он опасался какой-нибудь подлости со стороны предателей, оставшихся в деревне, хотя большинство людей были ему благодарны за все, что он делал для людей во время оккупации.

В начале своего рассказа я уже упоминал о бабушкином дяде Григории Егоровиче Ларикове, который с женой Анастасией Никитичной проживал в соседнем доме, вынужденных в период коллективизации оставить своих пятерых детей, чтобы их, спасая от голодной смерти, отправили в детский дом. Один из них, Егор Григорьевич Лариков 1923 года рождения оказался в детском доме в городе Махачкале республики Дагестан. Там он окончил среднюю школу-семилетку с отличием, после чего учился в фабрично-заводском строительном училище в городе Грозный Чечено-Ингушской АССР. Когда началась Великая Отечественная война, он вместе с другими детдомовскими ребятами пришел в военкомат, чтобы записаться на фронт добровольцем. Сначала в силу несовершеннолетнего возраста ему было отказано, однако он приписал себе год, после чего поступил в Махачкалинское военное пехотное училище и уже в марте 1942 года единственный из всего выпуска, получив за отличную учебу звание лейтенанта, был направлен на фронт командиром взвода 83-й отдельной стрелковой бригады морской пехоты.

Сражаясь в боях с фашистами на Кавказе, в Крыму, Новороссийске, Украине, а затем освобождая Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию и Чехословакию, был назначен командиром стрелковой роты 305-го отдельного батальона морской пехоты 83-й Новороссийско-Дунайской дважды краснознаменной ордена Суворова II степени морской стрелковой бригады 46-й армии 2-го Украинского фронта с присвоением звания капитан.

За высокие боевые заслуги в Великой Отечественной войне Егору Григорьевичу Ларикову было присвоено звание Героя Советского Союза. Золотую звезду героя капитану вручал 20 апреля 1945 года лично нарком Военно-Морского Флота адмирал Кузнецов, о чем позже упомянул в своей книге «На флотах боевая тревога», особо выделяя мужество бойцов 83-й морской бригады. О боевых заслугах Ларикова и после войны военные корреспонденты написали ряд статей.

После войны капитан Лариков успешно окончил Военную академию имени Фрунзе, служил с 1956 по 1962 год на различных командных должностях в группе советских войск в Германии. Ушел в отставку в 1977 году в должности советника командующего в штабе ВМФ СССР. Похоронен Егор Григорьевич в столице нашей Родины Москве на Троекуровском кладбище. На его малой Родине в селе Дроновка в 2013 году установлен бюст на территории братской могилы воинов, погибших при освобождении села в 1942-1943 годах.

Детство и школьные годы Пелагея Красникова и Егор Лариков до 1933 года провели в одном дворе, посещали одну Дроновскую семилетнюю школу, имея отличные оценки практически по всем предметам. Голод 1933 года, а затем война разлучили их навсегда — никогда больше при жизни они не встретились, хотя всегда помнили друг о друге. И только через 87 лет, в июне 2020 года, в возрасте девяносто четырех лет моя бабушка смогла приехать на братскую могилу к бюсту своего двоюродного брата со мной и своей единственной дочерью Ниной. Посетив Дроновский сельский дом культуры, вспомнили былые времена и многих односельчан.

Следует заметить, что до войны село имело 140 дворов, в которых проживало в среднем по шесть-семь душ, а сейчас село по численности населения уменьшилось в пять раз. Братскую могилу и бюст героя усилиями родных и земляков Егора Ларикова (кстати, при моем личном участии как инициатора) с целью увековечивания памяти защитников Отечества для живущих и будущих поколений удалось привести в надлежащий порядок. За прошедшие три года удалось добиться от властей Грайворонского района с помощью администрации Белгородской области в лице начальника департамента экономического развития Олега Абрамова выполнения капитального ремонта к сентябрю 2020 года.

5 августа 2022 года мы также планируем установить на территории братской могилы еще один гранитный памятник. Глава Грайворонского городского округа Геннадий Бондарев и его заместитель по строительству Роман Твердун уже письменно пообещали заложить в бюджет Грайворонского района необходимую сумму согласно сметной документации. И посвящен он будет грайворонцам — труженикам тыла, самоотверженно копавшим противотанковые рвы на подступах к городу, а также несовершеннолетним узникам фашизма из села Дроновка и близлежащих сел, угнанных на каторжные работы в Германию за двадцать месяцев оккупации. Таких угнанных детей и подростков из Грайворонского района, по предварительным данным, насчитывается не менее 1 400 человек, в их числе и моя бабушка Пелагея Красникова, красивая шестнадцатилетняя девочка с длинной косой, статной русской фигурой и серо-голубыми глазами.

Хочется верить, что после завершения капитального ремонта этого значимого объекта культурного наследия село Дроновка снова начнет возрождаться. Не исключено, что в него вернутся многие трудолюбивые люди, ибо там особый русский дух православных наших корней, намоленная веками земля, где чтится память о защитниках Отечества и тружениках тыла. В селе уже построена новая часовня и отремонтирован дом культуры, постоянно облагораживается территория. И главное — прекрасная природа и благодатная земля, что и есть наше национальное достояние и богатство Святого Белогорья! «Без села городу не быть, люди в селе, деревне, хуторе не должны быть нищими. Хочешь хорошо жить — должен больше и лучше работать», — так говорил дважды Герой Социалистического труда Василий Яковлевич Горин – легендарный сельский хозяйственник, которого мне посчастливилось знать лично. В свою очередь, он знал все и моей семье: о дедушке — замечательном сапожнике, о маме с бабушкой — передовых доярках из совхоза «Большевик» Грайворонского района, которые проработали на одном месте более 80 лет и за это время надоили вдвоем более 300 000 литров высококачественного молока.

Василий Яковлевич и сам любил поделиться рассказами о жизни доярок в своем колхозе, об укладе жизни на селе в современных условиях, о реализации положительных задумок в Бессоновке. Порядочность, учет и контроль, здоровый образ жизни, любовь к людям и ежедневный труд в достижении добрых дел сельский хозяйственник вот главные ориентиры, которые позволяют успешно реализовывать положительный сельский опыт, по мнению Василия Горина!

Однажды Василий Яковлевич рассказал мне, как попал в плен во время войны в Белоруссии. Это явилось особым испытанием для человека, когда ты не знаешь, расстреляют на рассвете или просто выстрелят в спину просто так в любой момент. Одно дело — умереть в бою, другое — ждать смерти в плену, и это далеко не все выдерживали. Несколько лет провел между жизнью и смертью, встретил много хороших людей среди пленных, выжил, остался человеком, вернулся на Родину и поднял колхоз из руин и нищеты до мирового уровня по всем показателям, отдавая процветанию колхоза и жителям села Бессоновки все свои силы и здоровье до конца.

Не раз Василий Яковлевич интересовался моим бытом, работой. Оказалось, что он лично знал моего руководителя Вячеслава Викторовича Кириленко — отставного офицера Советской армии, на редкость порядочного человека и талантливого строителя. «Прихожу на работу к 6:30, а твой директор начинает работу по благоустройству у меня в колхозе в 4 утра: и материал завезен, и люди добросовестно работают. Такая дисциплина и порядок — пример для подражания! Учись у него, как работать, и мой совет, в перспективе запускайте свой завод по производству брусчатки, и тогда дела пойдут веселее». К сожалению, сбыться этому было не суждено по причине скоропостижной смерти Кириленко в возрасте 43 лет. Говорят, тромб оторвался. Светлая ему память!

В свое время, в начале 2000-х годов, наша строительная компания, где я трудился, благоустраивала село Бессоновку. Делали тротуары и пешеходные дорожки с элементами малых архитектурных форм и художественной ковки, строили в центре села у памятника В.Я. Горину красивый фонтан. Всем известно было, что самый прочный красный кирпич для стеновой кладки и цоколя производят на кирпичном заводе у Горина. В 2010 году ко мне обратился старший брат Иван с просьбой построить для его семьи дом в поселке Дубовое, и я, естественно, не мог ему отказать. Зная, что лучший кирпич для строительства есть у Горина, договорился встрече с Василием Яковлевичем на 7 утра у него в конторе. В 6:25 утра я выехал из Белгорода в колхоз Фрунзе к Горину за кирпичом. Василий Яковлевич, уже полвека стоящий у руля родного колхоза, в кабинете принимал колхозников практически по любым вопросам, включая личные. В диспетчерской не прекращала свою работу радиостанция для связи со всеми структурными подразделениями и транспортом на полях. После сигнала строгого, но вежливого секретаря председателя ровно в 7:00 я зашел в кабинет председателя. Как всегда, Василий Яковлевич тепло поздоровался первым, протягивая свою крепкую мозолистую руку, и буквально за семь минут вопрос с кирпичом был решен. Это была последняя наша встреча с дорогим и уважаемым всеми тружеником и человеком Василием Яковлевичем Гориным.

Вспомнил я сейчас об этом замечательном человеке не только для того, чтобы, равняясь на его положительный опыт и личный пример, побудить сельских жителей строить себе достойную жизнь, поднимая сельское хозяйство. Хотелось также противопоставить ему некоторых нынешних руководителей, скатившихся до уровня бездарных и безразличных чиновников, с кем, к сожалению, приходится сталкиваться в наше время при решении таких необходимых и важных вопросов, как восстановление справедливости.

С подобной целью однажды я решил обратиться к одному из таких высокопоставленных чиновников, работающему в органах власти области и много лет возглавляющему социальную политику. Хотелось получить помощь в восстановлении справедливости по отношению своей бабушки, которая еще была жива и надеялась, что ее услышат. Увы, чиновник отнесся довольно холодно и безразлично к вопросу о социальной поддержке и компенсационных выплатах за годы войны, положенных ей как труженику тыла и насильно угнанной в Германию на каторжные работы. Он ограничился лишь констатацией факта о том, что в списках по выплатам в преддверии Дня Победы Красникова П.К. не значится, поэтому ей они не положены. Листая собранные мной документы о бабушке, он даже позволил себе цинично порассуждать на эту больную тему, что его маму, которая умерла два года назад, тоже угоняли в Германию и тут нет ничего такого страшного. Она ему рассказывала, что также работала у фермера в Германии во время оккупации и ей там жилось неплохо: немцы оказались неплохими людьми, хорошо кормили и всячески поддерживали. Естественно, я возразил ему, что судить о всех угнанных по одному примеру недопустимо и что моя бабушка Пелагея пять месяцев кричала стоя на восход солнца с вечера и до утра, и молилась о победе наших солдат над врагом, и просила небеса поскорее вернуться в Россию, бежала и была поймана полицией, где ее закрыли в подвале и пристегнули цепью как собаку, а потом этими цепями заставляли молотить хлеб до изнеможения. Когда же она упала без сил, фермер схватил за горло и угрожающе закричал: «Русь большевик!» Тогда ей казалось, что жизнь закончилась, но, вырвавшись, Пелагея сумела доползти до хозяйки, которая сама являлась матерью четверых детей и, как могла, в этот раз защитила, приказав идти дальше молотить скошенный хлеб этими железными неподъемными цепями, что она и делала денно и нощно до кровавых мозолей, питаясь пищевыми отходами и ночуя в соломе на чердаке. А леденящий взгляд хозяина остался в ее памяти навсегда.

Накануне празднования Дня Победы в 2020 году бабушка, как обычно, у экрана телевизора следила за новостями в России и мире, откуда и узнала, что президент России Владимир Владимирович Путин в очередной раз подписал указ о выделении материальной поддержки ветеранам ВОВ и труженикам тыла к 9 Мая. Не пользующаяся до этого никакими льготами и мерами социальной поддержки как ветеран труда, пенсионер, а также инвалид второй группы, посчитав, что о ней просто забыли, бабушка и решила обратиться с письмом к Владимиру Владимировичу Путину, рассказав о своей трудной военной и послевоенной жизни, приложив к письму ряд военных и послевоенных документов и фотографий.

Длившийся минут сорок разговор с чиновником ни к чему не приводил, и поняв, что отсюда помощи ждать бесполезно, я рассказал ему о письме президенту, отправленному бабушкой, после чего чиновник, видимо, испугавшись, решил снизойти, пообещав выплатить все полагающиеся деньги, но слова своего не сдержал. Да что говорить, органы местного самоуправления даже не соизволили поздравить женщину с Днем Победы хотя бы открыткой по почте!

Тем не менее, до глубины души оскорбившись черствым отношением к ней, бабушка решила во что бы то ни стало восстановить свое доброе имя, а так как возраст у нее, прямо скажем, самой добиваться справедливости уже не позволял, она благословила меня на это богоугодное дело, выдав официальную доверенность.

И начались мои хождения по архивам, госучреждениям всех уровней, личные беседы с уполномоченными лицами и переписка с ними. Как оказалось, не перевелись еще люди, которые помнят о ветеранах и детях войны. Наряду с теми, кто просто делал вид, что хочет помочь, находились и те, кто помогали не только словом, но и делом, за что наша семья всех благодарит и помнит, желая всем здоровья и успехов.

Был я на приеме у председателя Совета ветеранов Белгородской области Натальи Алексеевны Звягинцевой, которая, ознакомившись с бабушкиными документами и биографией, заметила: «О вашей бабушке можно снять отличный патриотический фильм, который будет приносить неоценимую пользу молодежи области и России». У нее даже при этом слезы выступили. И она посоветовала срочным образом дооформить все недостающие документы по бабушкиным статусам, найти живых свидетелей из Грайворонского района, которые во время оккупации гитлеровцами Дроновки находились вместе с бабушкой на рытье противотанковых рвов, а также тех, кто вместе с ней были угнаны в Германию на каторжные работы, для подачи искового заявления в суд, чтобы восстановить ее доброе имя, а также защитить иные права и интересы.

В этом направлении мною и моей семьей была проведена огромная работа по сбору информации и всякого рода доказательств из разных источников, а также семейного архива, установлены и найдены два живых свидетеля из оккупированной территории Грайворонского района. Для защиты прав в суде нами был привлечен грамотный адвокат Анастасия Григорьевна Пономарева, которая и направила иск в суд, и на 2 сентября 2020 года уже было назначено судебное заседание. Но, увы, утром 1 сентября нашей дорогой бабушки не стало… Не дожила она всего 39 дней до своего 95-летия. Смерть бабушки явилась причиной прекращения процесса рассмотрения и дальнейшего движения по-нашему иску, хотя нами и были поданы жалоба и обращение в суд о признании единственной наследницы и дочери бабушки — нашей мамы Нины Федоровны Сипко по всем судебным делам ее правопреемником. И хотя мама просила суд довести дело до конца, нам постоянно отказывают по причине смерти бабушки, так как выяснение всех обстоятельств связано напрямую с ее личностью, а с мертвого, как известно, не спросишь… Вот и не получается добиться справедливости по нашим «гуманным» законам.

Сейчас остается только ратовать за то, чтобы ныне живущие никогда не забывали о том, что пришлось вынести нашим предкам, которые в тяжелый час смогли сплотиться, выжить и победить коварного фашистского врага, где каждый смог внести в эту Великую Победу свой посильный, но бесценный вклад, чтобы избежать повторения этой кровавой страницы истории России. Великая Отечественная Война не будет закончена, пока не будет похоронен последний солдат и пока мы не скажем слова благодарности всем тем, кто ковал победу как на фронте, так и в тылу. А мы, живущие, должны оказывать до конца им должное внимание и словом, и делом! Считаю, что каждая семья в России и за ее пределами должна помнить своих бабушек и дедушек, отцов и матерей, жен и сестер, которые прошли по дорогам войны, и сделать все от них зависящее для светлой памяти о них и эту память передать своим будущим поколениям, чтобы помнили и почитали победителей фашизма, к чему напрямую причастна и моя бабушка — мученица и героиня Пелагея.

В заключение хочу заметить, что через сорок лет дети и внуки того фермера, где находилась Пелагея, нашли ее и поздравили с 70-, 80- и 90-летием юбилеем, а потом до последних дней писали бабушке письма с пожеланиями здоровья. По их приглашению она снова посетила те места, из которых так стремилась вырваться в годы войны, и немцы встретили ее с невероятной теплотой и радостью. А о нелегкой судьбе Ольги-Пелагеи даже рассказали в местной газете. Неужели мы, потомки Народа-победителя, сегодня так безнадежно проигрываем немцам в борьбе за доброту и справедливость к мученикам войны?