"В Сирии им внушили, что день рождения – это харам". Интервью с режиссером фильма о возвращении детей в Чечню

Евдокия Москвина – российский режиссер и продюсер, родилась в Туле, живет в Париже. Ее документальный фильм "Запрещённые дети" – о судьбе детей из Чечни, оказавшихся на территории Сирии по вине родителей, – недавно был отмечен на международном фестивале мусульманского кино в Казани. Ранее показ фильма прошел в главном офисе ООН в Женеве.


В интервью сайту Кавказ.Реалии Москвина рассказала о гуманитарной катастрофе в Сирии и о детях, которые осиротели на войне.


– Евдокия, почти все ваши работы связаны с Северным Кавказом. Вы снимали в Дагестане, в Чечне. В конце концов вы добрались до Сирии, откуда вывезли чеченских детей. Как так получилось?


– Меня всегда интересовал Кавказ и тема исламского мира. Мой документальный дебют "Ранняя осень в горах" я снимала как раз в Дагестане, мне тогда было всего 25 лет. Это был 2009 год, а в горах тогда было неспокойно. Я попыталась рассказать историю любви и сватовства в условиях, когда ни о каких отношениях не может быть и речи. Снимали мы в селе Рича, в горах над Дербентом. В этом селе проживают агульцы – малый народ Дагестана.


Мы не только сняли фильм, но и проехали с экспедицией весь Дагестан. Я окунулась в совершенно новый мир, общалась с местными, пыталась понять их традиции и обычаи. Насколько демократичными мне показались даргинцы, настолько строгими показались агульцы, например.




Потом был игровой фильм "Тучки небесные". По его сюжету террорист-ополченец приходит тайно ночью в свой дом, чтобы навестить беременную жену и двоих детей. По дороге он прячет в дупле дерева взрывчатку, но на обратном пути героя убивает патруль федералов. На следующий день беременная жена убитого останавливается у того самого дерева, и в это время срабатывает взрывное устройство.


Тогда съёмки в Ингушетии нам запретили, сценарий им (министерству культуры. – Прим. ред.) показался "антигосударственным". И мы отправились в Чечню. Каково же было наше удивление, когда Минкульт в Чечне не просто разрешил нам снимать, но даже отправил ОМОН для нашей охраны.


Фильм мы снимали высоко в горах Ведено, ситуация в регионе была всё ещё сложной, часто происходили теракты. Помню, как один из бойцов рассказал мне, как на прошлой неделе там расстреляли его брата-полицейского.


Фильм "Тучки небесные" показали на Московском международном кинофестивале в 2012 году.


– Как вы познакомились с главными героями вашего фильма "Запрещённые дети"?


– Герои моего фильма – это пять девочек-сирот из маленькой деревни в Надтеречном районе Чечни, а также их мужественная тётя Разет, которая стала для них опекуном и у которой хватило смелости отправиться вместе со мной вызволять их из лагеря военнопленных.


Я связалась с [членом Совета по правам человека при главе Чечни]​ Хедой Саратовой. Она познакомила меня с дедушкой девочек, Желауди Ульбиевым из деревни Бени-Юрт в Чечне. У него в Сирии погибли сын и невестка, а в лагере курдов на тот момент находились пять его внучек – девочки от 2 до 12 лет.




Дедушка несколько раз брал огромные кредиты, чтобы заплатить проводникам на "черном рынке" и спасти хотя бы внуков, но деньги пропадали вместе с проводниками, оставляя семью в долгах.


Девочки в итоге каким-то чудом смогли спастись и выйти из города Багуз. Они 12 часов шли по пустыне, старшие несли на руках маленькую Айшат, которой на тот момент было два года. При этом все они были страшно истощены, несколько месяцев они ели траву.


– Как вам удалось организовать эту поездку?


– Я несколько раз ездила в Сирию в 2018 и 2019 годах, пока шли съемки. Каждую поездку я организовывала сама. Например, чтобы попасть в курдские лагеря, где содержат военнопленных, мне пришлось делать визу в Ирак, а затем оттуда пересекать границу.


Необходимо было подать запрос в МИД, чтобы получить разрешение на работу в горячих точках. Рассматривают запрос очень долго, несколько месяцев.


В этот момент убили Сашу Расторгуева в ЦАР, который тоже отправился на съемки фильма.


Справка: российский режиссер-документалист Александр Расторгуев был убит 30 июля 2018 года вместе с двумя коллегами – Орханом Джемалем и Кириллом Радченко – в Центральноафриканской Республике. Там он снимал фильм о деятельности "ЧВК Вагнер".


Кстати, российские журналисты и режиссеры, в отличие от европейцев, не спешат ехать снимать в Сирию. Думаю, для этого несколько причин. Во-первых, языковой барьер. Очень мало российских журналистов и режиссеров говорят хотя бы на английском. И второе – это мизерные бюджеты, выделяемые на такие поездки. Например, во Франции для съемок в горячих точках могут дать 30 тысяч евро, а в России в лучшем случае 5 тысяч евро.


– Расскажите, что вы увидели на месте?


– Мне удалось увидеть разную Сирию, но, несмотря на войну и разрушения, я поняла, что люди везде одинаковые. И желания у них одни: чтобы война скорее закончилась. Потому что война отвратительна, нет в ней никакой романтики.


– Вам удалось попасть внутрь лагеря беженцев?


– Да, но только не беженцев, а военнопленных. Важно понимать разницу, потому что это официальный статус тех, кого курдам удалось захватить на освобожденных от ИГИЛ территориях.


Все съемки фильма о чеченских детях происходили внутри лагеря Аль-Хол, он простирается на много километров. Там живут женщины и мужчины из Сирии и Ирака, которые были на территориях, ранее захваченных ИГИЛ.


Там же организовано что-то вроде рынка, на котором можно купить базовые продукты. Наши героини покупали там воду и очень скудную еду. Кормят в лагере скромно, в основном рисом.




Все женщины-иностранки находятся в одной части лагеря под двойной охраной. Курды это объясняют тем, что они наиболее опасны и фанатичны. Все мужчины-иностранцы закрыты в тюрьмах.


Там же есть стационарные домики для детей-сирот. Отдельно держат мальчиков-подростков. Считается, что их готовили быть смертниками и они особо опасны. К девочкам отношение более спокойное, это и спасло моих героинь, а также позволило нам вытащить их из этого ада.


Иностранок не выпускают на рынок вообще. Чтобы выйти купить воды, женщины стоят в очереди по три дня. Ситуацию спасают дети – им разрешают выходить беспрепятственно. Там уже образовались свои способы выживания: дети ходят на рынок, покупают продукты, с небольшой наценкой перепродают соседкам. Мои героини даже затеяли мини-магазинчик в своей палатке. Торговали водой в бутылках и другими продуктами с рынка. Еще они пекли пирожки и продавали их соседкам. О лавочке довольно быстро разведали охранники и заставили ее прикрыть.


– Вы общались с военными, с местными? Что они рассказывали?


– Я надеялась договориться с военными о выдаче девочек. Убеждала, как хорошо это будет для их международного имиджа. Конечно, они мило общались, но этим все заканчивалось.


Когда я ехала туда, моей целью было найти девочек, снять о них документальный фильм, потом вернуться в Россию и поднять на уши правозащитников. Потому что до этого курды утверждали, что их там нет. Когда появилось мое видео с ними – уже было не отвертеться от факта, что девочки сидят в лагере.


Когда я нашла их в лагере, встретилась с ними, то полгода могла думать только о них.




Одна из них, Малика, после освобождения рассказала мне, что они каждый день приходили на место, где мы встретились впервые, в надежде, что сегодня я буду там и заберу их.


Кстати, Анна Кузнецова (уполномоченный по правам ребёнка при президенте РФ. – Прим. ред.), когда к ней пришли говорить о девочках, сказала, что впервые слышит о них и в их спасении участвовать не собирается. Хотя я точно знаю, что досье на девочек лежало у неё на столе задолго до этого. Помощники Кузнецовой каждый раз сбрасывали мои звонки.


– Вы смогли поговорить с детьми, которых вы везли? Что они вам рассказали?


– Я до сих пор на связи с семьей и с девочками. Считаю себя их "крестной матерью", хотя я сама иудейка, а девочки мусульманки. Вот такой виток жизни.


По приезде их положили в местную больницу. Там проверили их общее физическое состояние. Больше всего пострадала Рукият, ей пять лет, и она родилась в Сирии. В ее легком врачи нашли инородное тело.


Когда мы их вытащили из лагеря, они были как стеклянные, как будто в маске. Просто сидели и постоянно глядели в одну точку. На это невозможно было смотреть без слёз. Мне было страшно за них, но ещё страшней было спросить, что они пережили.


Когда девочек забрали из лагеря и повезли в неизвестном направлении, старшая, Фатима, от ужаса рвалась всю дорогу. Она не верила, что ее везут передавать семье. Она была уверена, что их везут продавать.


– Как сейчас они живут?


– Девочки вернулись к нормальной жизни. Они ходят в местную школу, отмечают дни рождения, а это очень хороший признак. Потому что, когда я разговаривала с ними раньше, им в Сирии взрослые внушили, что отмечать день рождения – это харам (грех в исламе. – Прим. ред.). Очень любят свою тетю Разет, она стала для них матерью и отцом.


***


В Сирии и Ираке остаются тысячи российских граждан. В подавляющем большинстве это жены боевиков экстремистской группировки "Исламское государство" и их дети. Кавказ.Реалии писал о судьбах тех, кто до сих пор остается в лагерях для беженцев в ожидании возвращения на родину.