Вышла из дома, объехала ямы на выезде из двора, левым колесом всё-таки долбанулась. Посигналила весёлому пареньку из Юго-Восточной Азии, продающему фрукты. Когда у него спрашиваешь, что есть сладенького, он говорит: «Всё, кроме картошки и чеснока». Но этот ещё нормальный, прошлый ко мне приставал и преследовал в социальных сетях, я даже участковому жаловалась.
Возле 22-й школы встретила стаю собак. Вообще они стали реже попадаться, но каждую ночь мой умный будильник, призванный записывать храп, записывает, как они лают.
Бензин на заправке «Корса» стоил 54 рубля, на «Нефтемаркете» — больше 55. Богомягкова была так и перекрыта внизу, потому что сроки её открытия определяет дождь. За обрезанными этой весной тополями на Смоленской повернула. Слева был разрушенный цех машзавода. Справа лежали чёрные мешки с мусором, хотя в нашем городе после субботников так можно, кажется, спрятать тело. Прямо был раздолбанный люк.
Фото — Чита.Ру
И было мне не радостно от приобретённой трудовой доблести, а как-то немножко неловко. Как будто мы не дотягиваем до звания, за которое бились всю предвыборную кампанию, собирали подписи, мучали экспертов, производили словесную шелуху.
Наверное, бабуле радостно, надо позвонить, спросить. Хотя бабуля в войну, например, жила в Дульдурге и собирала мангыр на ужин. И пошла мыть полы после пятого класса. И никогда больше не училась. А потом всю жизнь была крановщицей в Дарасуне. Но Дульдурга — не город трудовой доблести, и Дарасун тоже. А Чита — город.
Но, честно говоря, пока он больше похож на город-призрак трудовой доблести.