«По Казани я скучать не могу. Мне снятся кошмары, как попадаю туда и хожу по улицам, которых не узнаю»

Как доцент филфака КГУ бросила успешную карьеру, стала писательницей и уехала в Коста-Рику

Бо́льшую часть жизни Дина Сабитова жила в столице Татарстана и работала на филфаке Казанского университета. Но потом преподавательская трибуна сменилась на писательский стол, а Российская Федерация — на Коста-Рику. В интервью «БИЗНЕС Online» Сабитова рассказала, зачем стала писать сказки для детей, как спектакль по ее произведению появился в знаменитом питерском МДТ — Театре Европы и почему они с мужем удочерили 16-летнюю девочку-подростка.

«Сказала, что если мы и соберемся уезжать из России, то только сюда»

— Дина, нас с вами сейчас разделяет Атлантический океан. У нас метет снег и дуют январские ветры, а у вас — 25 градусов тепла, жаркое солнце и зелень. Как долго вы уже живете в Коста-Рике?

— Девятый год. Мы уехали сюда в 2013-м. Хотя в первый раз я оказалась в Коста-Рике в 2012-м и сразу влюбилась в страну. Помню, тогда сказала, что если мы и соберемся уезжать из России, то только сюда. Казалось бы, кругом пальмы, игуаны, но люди вокруг кажутся мне близкими и понятными.

— Внушительная цифра. Нет тоски по русским березкам или родной Казани?

— Мой муж, который хотел сюда больше меня, обычно довольно резко отвечает на этот вопрос своим московским друзьям. Он говорит: «Мне всю жизнь не хватало лета. В Подмосковье оно держится недели три, а потом дожди. В Коста-Рике же лето не заканчивается никогда». Лично я не знаю, скучаю ли сильно именно по снегу. Скорее по некоторым российским реалиям: например по запаху сирени, пионам, Волге.

А по Казани скучать не могу. Мне снятся кошмары, как я попадаю туда и хожу по улицам, которых не узнаю. Старого города уже нет. Все застроено высокими домами. Последний раз я была там году в 2007-м, и у меня до сих пор остался какой-то посттравматический синдром. Той Казани, которую я знала, больше нет. Убрали трамваи, провели мост на ту сторону Казанки, разрушили многие места и построили вместо них «бутафорию». А она очень сильно чувствуется. Город стал совсем другим. И скучать по нему не то что очень трудно, а невыносимо больно.

— Такая судьба постигла не только Казань.

— К сожалению, городов, в которых существовал бы дух конца XIX века, осталось очень мало. Одним из последних был Нижний Новгород, но его жители жалуются, что старые дома стоят заброшенными и медленно превращаются в руины. Я думаю, должен существовать какой-то третий путь — консервации, сохранения старины. Чтобы не рушить эти здания, а превращать их в те же самые офисы, сохраняя исторический облик города.

— В интервью и каких-то публикациях о вашем творчестве фактически отсутствуют упоминания о Казани, хотя вы здесь родились и выросли, даже не один год преподавали в университете. Столица РТ совсем не сыграла роли в становлении писательницы Дины Сабитовой?

— В Казани я жила всю свою сознательную жизнь. Там родилась, жила до 34 лет. Родной город не может не повлиять на человека. Неважно, писатель он или нет. Мой старший сын родился в Казани и уехал со мной в Москву в четыре года. Но тем не менее всегда гордо говорит, что он волжанин, казанец.

Собственно, моя книга «Где нет зимы» написана как раз о Казани. Это не сказано напрямую, но, читая, можно понять, о каких местах идет речь. Например, дом главных героев стоит на улице Вишневского, которая сейчас тоже, кстати, разрушена полностью. Я упоминаю памятник революционеру и улицу, которая названа его именем. В книге она названа улицей Карасева, но, конечно, это улица Николая Ершова. «Где нет зимы» — это как раз попытка рассказать о той Казани, которую я любила и которая уже была разрушена к моменту написания книги.

«Когда я работала в университете, то думала, что останусь там до конца. Говорила даже, что мои похороны пройдут в мраморном зале университета во втором корпусе…»

— Вы считаете себя татаркой и насколько важно так определять себя, живя за тысячи и тысячи километров от родных мест?

— У меня татарин папа и русская мама. И, например, татарскую бабушку я не застала. Она умерла за год до моего рождения. В детстве меня чаще оставляли с русской бабушкой-староверкой. Поэтому в семье я росла в окружении русской культуры. Но татарская культура все равно составляла весомую часть жизни. Было неважно, русский ты ребенок или татарский. В садике все танцевали татарские танцы в национальных костюмах и пели татарские песни. Поэтому немножко татарином ощущал себя любой ребенок в Казани, даже если татарской крови в нем ни капли не было.

С другой стороны, пока я росла, татарский язык считался менее престижным. И даже те, для кого он был родным, старались на работе использовать русский. Человек, который в общественных местах говорил по-татарски, как правило, делал это не только потому, что татарский был частью его национальной идентичности, а потому, что просто по-русски говорил плохо и с большим акцентом. Тогда, к сожалению, ситуация была именно такой.

Например, учительницу татарского языка, который шел факультативом для детей с татарскими фамилиями, в моей школе воспринимали как малообразованную, простую, деревенскую в каком-то смысле. Только когда я была студенткой, это 80-е годы, национальный язык стал подниматься. И многие мои одногруппники начали интересоваться татарской историей, мусульманской культурой.

— Вопрос национальной идентичности вообще очень сложный. Он занимает умы не одного поколения людей.

— Да, лично я татарский понимаю, но не говорю. Но если здесь, на другом конце света, начинаю скучать по Казани, то я слушаю песню «Каз канаты» и на глазах у меня появляются слезы. В этом смысле я все-таки татарка. Думаю, если человек плачет от татарских песен, то он не может считать себя нетатарином.

— В Татарстане часто сетуют, что творческие люди здесь пробиваются наверх только после того, как уедут из республики. Это ваш случай?

— И да, и нет. Я не планировала быть писательницей. Все получилось случайно. В Казани у меня была другая карьера, и вполне хорошая. Я работала в Казанском университете на филфаке. К 30 годам была уже кандидатом наук и доцентом, очень рано защитилась. И все у меня шло хорошо. Думаю, если бы я осталась в Казани, то была бы уже доктором наук, может быть, заведующей кафедрой. И именно это я себе планировала.

Но, к сожалению, действительно, многие уезжают из Казани, чтобы подняться в творческом плане. Считается, что человеку, живущему в провинциальном городе, довольно трудно пробиться в столичные издательства.

— А это не так?

— Верно лишь отчасти. Конечно, когда лично знаешь этих людей, видишься с ними в тусовке, подобное может сыграть на руку. Но, с другой стороны, для детской литературы существует несколько конкурсов. Например, «Книгуру», где я была в жюри. Там нередко при подведении итогов возникают недовольные голоса провинциальных писателей, что все достается только москвичам. Хотя это совсем не так. География победителей — и Урал, и Дальний Восток. Если человек — хороший писатель, то именно на таком конкурсе у него есть возможность заявить о себе. А потом им заинтересуются и издатели. Обязательно.

— Бывает повод как-то вспомнить, что вы имеете отношение к знаменитой казанской лингвистической школе Бодуэна де Куртенэ? Помните каких-нибудь педагогов?

— Да, безусловно. Когда я работала в университете, то думала, что останусь там до конца. Говорила даже, что мои похороны пройдут в мраморном зале университета во втором корпусе и ректор будет читать речь над моим телом. Такой был план. Я проработала там 10 лет, и мне всегда нравилось. Думаю, я была хорошим преподавателем. Во всяком случае мне об этом часто говорят бывшие студенты, с которыми мы сейчас общаемся в сети. Многих из них раскидало по разным городам, странам и континентам.

Больше того, мне часто снятся сны, что я стою в аудитории, не готовая к занятию, и не знаю, что говорить студентам. А просыпаюсь абсолютно вымотанной, потому что все ночь писала им лекцию. Конечно, я вспоминаю очень многих преподавателей. К сожалению, это уходящая натура. Как раз недавно написала письмо своему университетскому преподавателю Татьяне Михайловне Николаевой. Те, кто ее знает, думаю, сейчас прочтут и улыбнутся, потому что она абсолютная звезда филфака с неутомимой энергией. Мы даже тогда, в свои 20, понимали, что никто за ней не угонится.

— Обычно такие люди учат не только предмету, но и жизни.

— Да, и мои педагоги научили меня не только филологии. Они показали, что значит ответственно относиться к своему делу и работать до состояния, когда уже не видишь букв. Это было уходящее поколение со сложной судьбой, но при этом очень свободные, творческие и горящие своим делом люди. Многих из них ученики вспоминают с огромным уважением. Эти люди были зубрами. И казанская лингвистическая школа — это предмет гордости, безусловно. Сами мы, конечно, ничего в нее не привнесли, но носителями ее идей считать себя можем.

«Чтобы не сойти с ума, я писала сказки»

— Вы уже упомянули, что не собирались становиться писательницей. А почему вообще начали писать?

— Я писала всю жизнь, с самого детства. Даже недавно нашла свою тетрадку со сказками, которые писала в пятом классе и сама иллюстрировала. С возникновением интернета появилась возможность публиковать свои тексты там, на разных форумах. А первую книгу написала в 2004 году. Это была сказка о мыши Гликерии. Я долго ходила по разным издательствам, но она никого не заинтересовала. Тогда пришлось писать вторую книгу «Цирк в шкатулке». С ней я уже победила на конкурсе «Заветная мечта», и тогда издатели заметили и меня, и мою первую книгу. Они обе вроде адресованы детям младшего возраста. Хотя «Цирк в шкатулке»  — довольно большая история со сложным сюжетом, а «Мышь Гликерия» только выглядит детской. На самом деле я ее писала про девочек-подростков.

— А когда периодические записи из детства трансформировались во взрослые рассказы и книги? Это было еще во время работы на филфаке?

— Нет, я уехала из Казани в 2002 году, второй раз вышла замуж и родила второго сына. Собственно, писать я начала, когда сидела с годовалым младшим сыном на даче под Москвой. Муж уезжал рано, приезжал поздно. И фактически я была одна в чужом доме с двумя детьми. И, чтобы не сойти с ума, писала сказки. Даже не для детей, а лично для себя. Просто для собственного удовольствия создавала текст, которой самой было интересно читать.

После ухода из университета и до появления первой книги прошло пять лет. Это большой срок, во время которого я растила детей и пыталась осознать себя в новом качестве. В отличие от очень многих людей, никогда не стремилась в Москву. И если бы мой любимый человек жил в любом другом городе, то я поехала бы туда. Но он жил в Москве, поэтому все случилось именно так.

«Хорошо, если любовь появится, но она не прилагается к договору в момент подписания бумаг об усыновлении»

— В некоторых ваших книгах главными героями становятся дети-сироты. Почему решили говорить именно об этом?

— Тут две причины. Во-первых, ребенок-сирота часто становится героем детских книг, потому что он свободен и может уйти куда-то странствовать, неограниченный рамками семьи и давлением родителей. С одной стороны, это несчастный андерсеновский ребенок, а с другой — такой Том Сойер или Гекльберри Финн. Но вторая и главная причина в другом. Мы с мужем очень хотели приемную дочь после двух сыновей. И довольно долго искали «своего» ребенка в базе сирот России. В это время я плотно общалась с усыновительской тусовкой. Многие там довольно хорошо друг друга знают, делятся всякими историями. И там я услышала множество щемящих душу рассказов, которые заканчивались и хорошо, и плохо.

В 2007 году у нас появилась приемная дочка Люда. Ей было тогда 16 лет. И эта тема, возникшая в моей жизни, требовала какого-то воплощения и осмысления. Собственно, две мои книги написаны как раз об этом. «Три твоих имени» — это история моей дочери, а «Где нет зимы» — чужая история, которую я слышала, пока собирала документы. Приемная мама хотела взять младшего из братьев, но пришлось брать и старшего, потому что она не нашла в себе сил разделить братьев. А «Сказки про Марту» — это специальная терапевтическая книга, которая писалась по заказу Алексея Рудова, очень известного человека в среде усыновителей. Те, кто работал над книгой, хотели помочь родителям найти слова и заговорить со своими приемными детьми об истории их появления в семье.

Эта тема очень долго меня занимала. Но сейчас моей приемной дочке уже 30 лет. Она самостоятельный взрослый человек, и тема сиротства меня потихоньку отпускает.

— Не боялись ли вы тогда, что литературная тусовка обвинит вас в использовании такого удобного с художественной точки зрения персонажа, как ребенок-сирота?

— Нет. Книги ведь пишутся не на удобные и неудобные темы. Они либо хорошие, либо плохие. И мне кажется, что мои хорошие. Скажем, в книге «Где нет зимы» люди отмечали необычные для себя ходы. Например, часто принято изображать совершенными монстрами сотрудников детских домов. Это не всегда правда. Нередко там работают прекрасные люди, которые заботятся о детях. И в моей книге директор детдома — хороший человек, который помогает героям искать их отца. А читатели думали, что их будут ждать свинцовые ужасы, абьюз и так далее. Но мне важно было показать, что сиротство — это всегда трагедия, несмотря на самый шоколадный детский дом, в котором живет ребенок.

— Есть еще одна важная тема, которая есть в книгах и человеческом сознании, — это любовь между приемным ребенком и родителем.

— Да, ожидается, что сирота с ясными глазками и нежными ручками будет обнимать своего приемного родителя и по гроб жизни благодарить за то, что его забрали. Но многие дети вовсе не хотят уходить из детского дома, чувствуют там себя как рыбы в воде и не понимают, что это совсем неправильная среда. Другой они не знают и, конечно, противятся перемене участи. И, до того как школа приемных родителей стала обязательной, многие усыновители испытывали шок. Они-то ожидали благодарности за спасение от сиротской доли, а ребенок не то что спасибо не говорил, а убегал, врал, воровал, поджигал, ругался матом и так далее.

И очень часто знакомые спрашивают свежеиспеченного приемного родителя: «Ну ты их, конечно, любишь?» Героиня моей книги, Мира, абсолютно честно отвечает: «Какая любовь? У них мама умерла два месяца назад. Они меня полюбить не могут. И я не могу, потому что увидела их две недели назад». Любовь — это бонус. Она либо возникает, либо нет. Но главное — родительская забота. Хорошо, если любовь появится, но она не прилагается к договору в момент подписания бумаг об усыновлении.

— Простите за личный вопрос, но вас не одолевали страхи, когда вы удочеряли Люду?

— Когда мы оформляли опеку, ей было 16 лет. Мы знали, что она оформляется до 18. На самом деле мы с мужем были очень самонадеянны и наивны. Думали, что все знаем и если ребенок окажется совсем не таким прекрасным, как нам о нем рассказывают волонтеры, то все равно продержимся до ее 18-летия. И после этого она выйдет в любом случае не из детского дома, а из семьи. С нашей поддержкой и опорой на материальные и жизненные ресурсы. Часто бывает, что люди просто находят именно «своего» ребенка в базе, влюбляются в него, собирают документы и искренне нервничают, что их прекрасное чадо кто-то заберет и они не успеют. Хотя ребенок в базе уже пять лет и никто им особо не интересуется.

Собственно, в этот момент все страхи сами собой уходят и начинается самая обычная жизнь. В конце концов и с родными детьми не всегда просто. Поэтому у нас особых страхов не было, хотя историй вокруг слышали много.

— Например?

— Как люди не справлялись со своим решением и возвращали ребенка назад. И это, пожалуй, один из главных страхов усыновителей. Ты ведь не вернешься в ту точку, когда только взял ребенка. Тебе настолько плохо с ним, а ему — с тобой, что вернуть его обратно кажется единственным правильным решением. Но после ты всегда будешь думать, что сделал не так, что предал ребенка, который тебе доверился. А у него, по сути, и выбора-то не было. Это твои решения, и именно они что-то сломали в его и без того сложной судьбе. Это страх не «бракованного» ребенка, а того, что ты переоценил свои силы, что узнал о себе нечто такое неприятное, чего раньше не представлял.

«Отдельная проблема в учителях литературы. Они не любят читать детские книги, не интересуются вкусами детей»

— Год назад эта тема еще раз прозвучала, но уже на сцене Малого драматического театра в Петербурге, который возглавляет Лев Додин. Там поставили спектакль по вашей книге «Где нет зимы». Как это получилось?

— Яна Тумина, режиссер этого спектакля и один из лучших режиссеров нашей страны, искала текст, на основе которого она бы сделала новый спектакль. И мне очень повезло, что ей в руки попалась моя книга. Яну очень тронула эта история. Она написала мне, не буду ли я против. А я была только рада.

Они с актерским коллективом, с театральным художником создали совершенно самостоятельное произведение, наполненное новыми смыслами, деталями, художественными образами. Например, крыша дома в какой-то момент начинает двигаться как крылья. И они помогают детям держаться. Там очень много самостоятельного творчества. И из-за этого спектакль получился таким наполненным, красивым, самобытным. Многие мои знакомые смотрели его и были в восторге. Конечно, доля моего участия там совершенно небольшая. Таким прекрасным спектакль стал только благодаря его создателям, а не мне.

— Некоторые писатели с болью относятся к тому, когда их произведения в измененном виде экранизируют или инсценируют. Это не ваш случай?

— Я не настолько зубами держалась за свой текст. Мне было интересно, что с ним сделают. К сожалению, самой посмотреть не удалось, потому что его сделали незадолго до пандемии. И я не смогла приехать в Россию. Остается судить только по коротким роликам и отзывам зрителей. Надеюсь, кто-нибудь мне когда-нибудь снимет полноценное видео.

— Современные родители часто говорят, что их дети совсем не читают, ругают гаджеты. Вы тоже считаете, что современные дети далеки от литературы?

— Я не считаю, что дети не читают. Мне кажется, у родителей о своем детстве немного ложная память. Им кажется, что вокруг них все читали. Думаю, сейчас ровно такой же процент читающих детей, что и раньше. Скорее изменилась структура чтения. Многим родителям не помешало бы заглянуть в гаджеты к своим детям и посмотреть, только ли ролики в TikTok они смотрят. Я, например, знаю, что мой младший сын, которому 18 лет, очень много читает в интернете.

И детские конкурсы продолжаются, и библиотеки не пустеют. Существует другая проблема. Зачастую родители предлагают детям классическую литературу, которую без особого комментария читать уже трудно. Хотя за последние 20 лет появился огромный массив замечательной детской литературы, ориентированной на проблемы современных детей.

— Многие просто не знают об их существовании.

— Да, это печально. И книги не доходят до большинства провинциальных библиотек, потому что выходят маленькими тиражами. Но отдельная проблема в учителях литературы. Я разговаривала со многими. Они не любят читать детские книги, не интересуются вкусами детей и считают своей единственной миссией заставить ребенка читать «Отцов и детей» или романы Достоевского. А ребенок вместо этого достает «Гарри Поттера» и взахлеб читает. Но учитель, не читая, называет это мусором. Хотя я считаю, что это одна из лучших книг, когда-либо созданных для детей.

Понимаете, родителям и посоветоваться особо не с кем. Учителя им не помощники, в библиотеках мало что есть, за победителями книжных конкурсов они не следят. Вот и получается, что приходят в магазин, хватают первого попавшегося Маршака, Михалкова, Драгунского. Это действительно вечная классика. Но нельзя читать только ее. Если вы хотите, чтобы ребенок читал, пусть он видит вас с книгой. Проявите интерес к современной детской литературе. Научитесь разбираться в ней.

— Давайте немного поможем родителям и их детям среднего школьного возраста в выборе книг современных писателей.

— Боюсь кого-то упустить, новых имен так много, и надеюсь, коллеги на меня не обидятся. Могу назвать авторов Жвалевского и Пастернак. Еще посоветовала бы книги Ларисы Романовской. Она, например, разрабатывает тему детей-эмигрантов, которые пытаются найти свое место в жизни. Нина Дашевская, Шамиль Идиатуллин, Эдуард Веркин, Артем Ляхович, Светлана Лаврова, Юлия Кузнецова, Ая Эн… Но на самом деле читающим детям и родителям я бы посоветовала выйти на сайт уникального конкурса «Книгуру». Основное решение там принимает коллективное детское читательское жюри. Часто бывает, что их симпатии не совпадают с профессиональным взрослым судейством, но последние не принимают решения о том, кто победит. Взрослые лишь отбирают короткий список. И из него можно как раз черпать замечательные тексты.