Галяшор: дорога к вечности
В Галяшор мы отправляемся с самого утра — до рассвета ещё часа четыре. Погода, конечно, создаёт атмосферу, но совершенно не подходит для путешествия — всю дорогу на лобовое стекло налипает бесконечный ледяной дождь. Участники экспедиции распределились по двум машинам: по счастливой случайности, в нашей едет Антанас Гуркшнис — единственный из спецпоселенцев Галяшора, оставшийся в России, инициатор установки памятного знака и один из главных носителей исторической памяти об этом месте. За время пути он успевает рассказать нам историю своей жизни — и историю Галяшора, которая оказалась с ней неразрывно связана.
Отец Антанаса, Пранас, воевал в Первую Мировую. Где именно — Антанас не знает, документы того периода очень трудно отыскать и в России, и в Литве. Но вроде бы, по отрывочным воспоминаниям матери, военные годы он провёл в окопах под Одессой. Вернулся домой Пранас в 1919 году, но почти сразу снова поступил на армейскую службу — это было логично для молодого человека, который не имел своей земли, но уже умел воевать. В двадцатом году он уволился и зажил мирной жизнью, а спустя восемь лет (когда у него уже было четверо детей) Пранас получил от государства земельный надел, вырыл землянку, взял ссуду в банке и стал строить дом. В этом же году его наградили медалью добровольца — правда, перед следующей войной медаль украли, и Антанас потратил много лет, чтобы отыскать аналогичную у коллекционеров. С тех пор он возит её с собой и с гордостью демонстрирует — так, как если бы это была та самая отцовская реликвия.
К сороковому году семейство обжилось на собственной земле, а детей в нём стало уже шестеро, и Антанас среди них был самым младшим. А дальше произошло то, о чём он говорит, цитируя фразу из советского учебника, по которому его учили: в Литве «по просьбе трудящихся была установлена Советская власть».
По семейной традиции, суть которой он для себя так и не прояснил, всех детей в семье называли на букву «А» — Альбинас, Адольфас, Аугения, Анеля, Алдона, Антанас. Один из братьев с началом войны ушёл в литовские леса к партизанам и погиб — попал в засаду, получил ранение и подорвал себя гранатой. Сестра Анеля пасла коров в тот момент, когда их родной хутор окружили сотрудники НКВД — и, завидев их издалека, скрылась. Так что в Галяшор семья была депортирована не в полном составе — в посёлок с отцом и матерью отправились только Антанас, Алдона и Аугения.
Аугения сбежала из Галяшора спустя год после прибытия, в 46-м. Каким-то чудом она незамеченной добралась до станции Менделеево, оттуда на товарных вагонах доехала до Минска, а затем вернулась в родную Литву. Хотя жителям Галяшора запрещалось не только свободно передвигаться, но даже ходить пешком в ближайший посёлок — за три километра такого пути можно было получить несколько дополнительных лет лагерей. Несколько раз в неделю в посёлок приходил комендант и отмечал всех жителей. Когда Аугения пропала, он пришёл с обыском и забрал из семьи немногочисленные документы, письма и фотографии — так Антанас лишился последних зацепок, которые в будущем помогли бы ему восстановить память об отце, не пережившем ссылку.
Спецпоселенцам приходилось тяжело, но по крайней мере литовцы приехали не в чистое поле — как таковой Галяшор был создан ещё в 1932 году как производственный посёлок из нескольких бараков, и изначально туда свозили «раскулаченных и просто ненадёжных» русских, а также белорусов и карело-финнов. Были и поляки, которых привезли сюда в феврале сорокового, но, по словам Антанаса, почти все они получили возможность уехать и покинули Галяшор за год до прибытия литовцев. Поэтому в 1945 году население посёлка практически полностью состояло из депортированных жителей Литвы — здесь их было порядка трёхсот человек.
Антанаса и его семью освободили, то есть сняли статус спецпоселенцев, в 1957 году. Спустя два года он впервые посетил Литву. Их дома тогда уже не было, но ещё можно было разглядеть фундамент. Позже исчез с лица земли и он — там, где стоял дом, провели мелиоративные работы.
Спустя много лет Антанас на правах репрессированного получил квартиру в Вильнюсе, но остался жить в России. Помимо него, в Пермском крае сейчас проживает около трёх сотен литовцев (правда, по наблюдениям Антанаса, почти никто из них не знает родного языка), а из тех, кто когда-либо проживал в Галяшоре, и вовсе никого не осталось. Кто-то уехал сразу как только разрешили, кто-то некоторое время осваивался в Перми, но потом всё равно вернулся на родину. Антанас, по сути, единственный, кто сознательно остался здесь — это даже не было каким-то судьбоносным и волевым решением, ему просто хотелось завершить начатое образование, а потом местная жизнь как-то затянула его. Вместе с ним в России осталась и его мать:
— Хоть дочери и уехали, но сын-то тут. Младший, самый любимый, — улыбается Антанас, — Она сперва ждала, пока я закончу институт, потом ждала, пока из армии вернусь, потом из Галяшора я перевёз её в Пермь.
Мать Антанаса, таким образом, оставалась одной из последних жительниц Галяшора. Жизнь теплилась в посёлке до начала семидесятых, затем он опустел окончательно, и вскоре перестал существовать физически — не осталось даже руин. Едва ли не единственным, кто всё это время не давал месту, когда-то называемому Галяшором, полностью затеряться в непроглядных лесах, оставался Леонид Ладанов.
Ладанов проживает на самом краю посёлка Велва-База — ближайшего к Галяшору посёлка без истории, созданного в этих глухих лесах с нуля, под леспромхоз. Мы около часа едем до него от Кудымкара, и при приближении к Велва-Базе Антанас начинает узнавать буквально каждую постройку и каждый поворот: вот в этом доме жил его друг, по этой дороге ему приходилось каждый день ходить в школу и обратно (ходить — это в худшем случае, а так большой удачей считалась хотя бы уцепиться за кузов какого-нибудь грузовика, чтобы не идти пешком восемнадцать километров в мороз), в этом доме он с товарищами чуть не угорел насмерть (их поселили в двухэтажном бараке, только что выкрашенном какой-то токсичной краской) и так далее. Здесь ему всё знакомо, вот только положительных воспоминаний с этими местами связано немного.
Сама Велва-База выглядит, наверное, не хуже и не лучше, чем тысячи других подобных посёлков, затерянных в России. Частные одноэтажные домики, выстуженные деревянные двухэтажки с пустыми окнами, остовы сельскохозяйственной техники по обочинам, таксофон.
В доме Леонида Ладанова приятное оживление — на столе стоят домашние пироги и пышки, приехавшие участники экспедиции добавляют к ним привезённые с собой бутерброды и прочий перекус. Сейчас, оказавшись в тёплом гостеприимном доме за импровизированным накрытым столом, все расслабились — хотя ещё несколько минут назад, подъезжая к Велва-Базе, Антанас волновался, предвкушая скорую встречу с Ладановым. Дело в том, что Леонид Ладанов — не историк, не гражданский активист и не общественник. Он — просто житель Велва-Базы, который с самого детства ходил в одну школу и дружил с литовскими переселенцами, а потому чувствовал личную ответственность за сохранение их памяти и как мог старался помогать старым друзьям. Конечно же, он с радостью предоставил свой дом участникам прошедшей в августе экспедиции «По рекам памяти» — в их числе были иностранные волонтёры, которых он в соответствии с законом зарегистрировал в своём доме. После этого в Велва-Базу наведался инспектор миграционной службы — якобы, от кого-то из местных жителей поступила жалоба на то, что Ладанов прописал гостей по одному адресу, а поселил по другому — в доме своей матери, находящемся неподалёку.
В результате проведённой проверки возникло странное и довольно нелепое уголовное дело, стороны в котором буквально не могут найти общего языка и объясниться друг с другом (обо всём этом мы писали). То, что выглядит как ненужное недоразумение, может обернуться для Леонида Ладанова крупным штрафом и даже лишением свободы. Первое заседание по этому делу должно было состоятся 14 января, но было перенесено на 20-е. И сейчас Леонид Ладанов, который прожил мирную и законопослушную жизнь, попросту растерян — до сих пор он никогда не сталкивался со всей этой судебной спецификой и искренне не может понять, за что его теперь таскают по судам. Свою роль сыграла и определённая изоляция — в какой-то момент Ладанов почувствовал себя оставленным один на один с государственной машиной и не то чтобы обиделся на друзей, но впал в уныние от всего происходящего. Понять его легко — если ты проживаешь в местах, подобных Велва-Базе, то тебе немного нужно для того, чтобы впасть в уныние или ощутить себя в изоляции. Экспедиция была предпринята ещё и ради этого — буквально все, от старых школьных друзей до пермских общественников, приехали на окраину Велва-Базы, чтобы напомнить Ладанову, что его уголовное дело — в действительности не только его, а общая проблема.
Проведя за разговорами примерно час, все собравшиеся в доме отправились на Галяшор. От дома Ладанова до территории Галяшора — несколько километров по густому смешанному лесу. Дорога довольно сносная — её проторили лесовозы. Непосредственно то место, где когда-то находился посёлок, они объезжают стороной (рельеф там сложный и болотистый), поэтому ещё полкилометра до него приходится идти по глубокому снегу. В какой-то момент посреди непроходимых северных лесов возникает большая поляна с озером и мелкой речкой, частично заросшая борщевиком. Это и есть то место, где полвека назад располагался посёлок переселенцев. Сегодня от него не осталось камня на камне, поэтому небольшой мемориал, выполненный из бетона и металла, смотрится посреди этой пустоты как нечто совершенно инородное. Хотя в действительности он абсолютно на своем месте.
— Перед установкой памятника мы долго советовались, — рассказывает Антанас, имя которого как «автора идеи» среди прочих увековечено на памятной табличке, — Многие говорили, что памятник здесь не нужен, потому что ну кто его здесь увидит? А я сказал, что нужен, что даже если редкий коми-пермяк выйдет на эту поляну из леса, подойдёт, прочтёт и узнает, что здесь происходило и кому поставлен памятник — это уже немало.
В итоге Антанасу удалось настоять на своём — на памятник собирали деньги всем миром, разработали проект и установили его в 2016 году. Проект, автором которого выступил профессор Художественной Академии Йонас Гудмонас, представляет собой крест, образованный просветом между двумя бетонными плитами, в точке перекрестия украшенный стилизованным изображением Солнца. Такие же солнца-кресты (традиционные для литовской традиции обработки и декорирования крестов под названием «криждирбисте») видны и на небольшом кладбище, расположенном в паре сотен метров от мемориала.
Перед входом на кладбище — небольшой участок чистого елового леса. Эти несколько квадратных метров лесной земли в своё время стали причиной ещё одного странного дела о незаконной вырубке деревьев (во всяком случае, именно так суд трактовал работу «Мемориала» по расчистке заросшего кладбища). Про это мы тоже много писали в своё время, но всё же ни одна статья не заменит возможности просто взглянуть на это место, чтобы понять, какой чудовищный урон был нанесён этому лесному пятачку (никакой не нанесён). Штрафы, выписанные участникам той экспедиции, в итоге были отменены, но радоваться пока рано — во всяком случае, до тех пор, пока не завершилась история с уголовным делом против Леонида Ладанова.
Сам Леонид, пока мы оглядываемся по сторонам, проводит небольшую экскурсию — все обращают внимание на калитку кладбища, которая открыта настежь. Забор чисто символический, но всё же это немного контрастирует с общей опрятностью, которая здесь поддерживается. Леонид рассказывает собравшимся, что однажды увидел сон — маленькую девочку, которая просила выпустить её из-за ограды, чтобы погулять, потому что за закрытой оградой души умерших томятся и не чувствуют себя свободно.
Осмотрев кладбище, мы возвращаемся к мемориалу. У всех участников экспедиции в этот день были разные цели — кто-то приехал побеседовать с Леонидом Ладановым, кто-то воочию увидеть место, о котором в последние недели так много читал в новостях, и так далее. Антанас здесь в первую очередь для того, чтобы почитать память родственников. Он встаёт перед мемориалом и одну за другой зажигает маленькие свечи в лампадках. Свечи и спички отсырели, но в конце концов ему это удаётся, и он водружает на бетон памятника четыре трепещущих огонька.
Напоследок, уже распрощавшись со всеми и собираясь ехать обратно, мы заходим в дом к Тамаре, одной из приятельниц Антанаса, которую он давно не навещал. В пятидесятых Тамара работала воспитательницей в Велва-Базе и хорошо помнит переселенцев, которых местные поначалу дичились («никто и знать не знал, что за литовцы такие тут»), но вскоре привыкли. У неё осталось не так много воспоминаний о чужих судьбах, в её жизни было достаточно собственной боли — уже в шестидесятые, оставленная одна с новорожденным ребёнком, она чуть не умерла от голода. Тогда, из последних сил выбравшись на площадку перед своей квартирой, она практически вверила себя смерти, надеясь только на то, что умрёт раньше ребёнка, которого кто-нибудь успеет подобрать. В итоге подобрали и спасли обоих. Возможно, именно поэтому она сейчас выглядит намного моложе своих лет. В окрестностях Галяшора можно встретить таких людей — которые чудом ускользнули от смерти и с которыми смерть теперь боится связываться.
Не зная, о чём ещё поговорить с Тамарой, мы обращаем внимание на одинокого рыбака, который сидит на льду ручья у неё под окном.
— Этот человек, — равнодушно говорит Тамара, — не любит свою жену. Поэтому много времени проводит здесь. Где угодно, только бы не дома.
Здесь, как и во многих других подобных деревнях и посёлках, затерянных в северных лесах, хватает такого рода отрешённости, обречённости и нелюбви. И всё же у местных жителей находится досточно внутренних сил для того, чтобы заботиться о себе и об окружающих — не только о живых, но и о тех, кто давно лежит в здешней мёрзлой земле и выходит из-за кладбищенской калитки только в снах.