6-ЛЕТНЯЯ ВОЙНА НА ДУНАЕ. И БОГ НЕ УБЕРЕГ НА ЭТОТ РАЗ

Из Берлина в Петербург Румянцев выехал вместе со свадебным поездом, а в дороге выпросил согласия у великого князя повернуть на Киев: "Если на моих плечах все еще находятся обязанности президента Малороссийской коллегии, я рассчитываю сделать там кое-какие распоряжения!" Да и не только это было его поводом для такого решения! Ему не хотелось участвовать в свадебных торжествах в Петербурге, не хотелось находиться рядом с теми, кто на глазах говорил сладкие речи, но за пазухой держал камень…

Десантники в Киеве «откопали» столько дел, сколько и не думали, и столько же было в его загородном имении, куда граф отправился уже без своих людей. Хотя «свято» было обещано не задерживаться, дела имели совершенно другое мнение.

В Петербург Петр смог вернуться только через год. Он не успел на венчание принцессы Вюртембергской под именем Марии Федоровны с наследником престола.

В доме Брюс, где он остановился по приезде в Петербург, он узнал о новостях про небывалое наводнение, ужаснувшее весь город, про новых фаворитов, про которых не только никто не знал, но и были они из незнатных родов, а также про возвращение в столицу из южных губерний светлейшего князя Потемкина. На последнюю новость особенно обращали внимание. Когда князь покинул Петербург, некая компартия приблизилась к государыне, и некоторые решили, что его карьере пришел конец. Но вот он вернулся, и все увидели, что его значение при дворе совсем не убавилось, наоборот, он стал еще влиятельнее. Во всяком случае, генерал виделся государыне своей главной опорой. За визитом к семейству Брюс, довольному своей жизнью, последовала поездка к жене, а затем Румянцев заявил о себе императрице: Язов, его адъютант, потерялся где-то в Петербурге, что, впрочем, было неудивительно, учитывая, что вокруг были настоящие болота со всевозможным мусором и руинами деревянных строений, не выдержавших натиска воды. (Это бедствие было очевидным, и Румянцев ожидал увидеть императрицу, отягощенную заботами. Обычно, ожидания удивляют. Поэтому, как только он вошел к ней, она начала восклицать по поводу произошедшего в столице, будто граф сам не мог всего увидеть.) Румянцев начал было выражать сожаление, но Романова не дала ему говорить. И, ведь, она «предчувствовала» все это стихийное бедствие. Когда она вернулась из Царского Села в Петербург, стояла не погода, а золото, но царица все равно сказала об этом.

Арестованный ею день назад князь Потемкин изощрялся с ней в выдумках, а потому должна была случиться гроза: «Я не ошиблась, и в десять часов вечера ветер с шумом распахнул окно в комнате». Арестованный стихией Петербург с ужасом смотрел на носившиеся по воздуху различные предметы: «Жалко, что ветер, снег и град срывают столько черепицы, железных листов, стекол…» В 5 часов пришли доложить, что вода стоит у царицыных дверей и просит дозволения войти? Возможно, царица сама придумала этот «КАЛАМБУР». У малого двора стоял часовой Шенин, и она послала снять его с поста, чтобы не погиб, «загораживая воде доступ ко мне». Румянцев пытался перевести разговор на дела в Малороссии, но он явно не слушал секретаря Янаева, который предупредил, что императрица не настроена на серьезный лад. Она так и светилась веселостью, и он невольно подумал: «За Потемкина это? Я уже слышал, с какой пышностью встретили князя из его недолгой поездки на юг».

Праздники. В Аничковском дворце, мол, остановимся там, а государыня подарила его ему, да еще и пожаловала 80 тысяч рублей на поправку мебели.

Что за отношения? «Инсценировка!» — предполагали другие, кто уже в ее опочивальню «прокладывал себе дорожку». Князь не мог больше предложить заявление, что делит с ней ложе, но остался главным в ее сердце. Инсценировка, впрочем, может и быть. Не исключено, что подобно и многим, и ему удается урвать себе цветы удовольствия. А государыня, как женщина, в этих делах, судя по всему, ненасытная. Так еще Потемкин и имел в планах присоединить к России весь Крым. Этого он еще не знал. «А меня снова на войну с Турцией?» — покачал головой Румянцев. «Так пусть, — небрежно бросила Екатерина. — Она так и не спросила о положении дел в Малороссии». Оставив государыню, так и не сорвав ее с крючков беззаботности, Румянцев поехал к себе. «Михаил, Сергей, — думал он, сидя в карете, — а после семьи, друзей и библиотеки, Эрмитаж, сенат и прочие прелести столичной жизни снова». «Спасибо сочинителю Княжнину, — начал думать о придворном театре, — его трагедии ставятся», — не слишком понимал он все эти итальянские оперы.

Ну не отказываться же от ложи, хоть и не интересны эти представления, далеки от жизненной правды, ведь где еще соберется весь свет, где еще узнать все последние столичные новости? Неужели можно забыть свой приезд в театр, где давали последнюю трагедию Княжнина «Росслав». И не потому, что он что-то значит, ведь спектакль шел при полупустом зале. Ибо и Румянцев без интереса смотрел на сцену, устроившись в затемненной ложе. Чтобы трагедия его тронула, нужно было что-то другое.      

Кого может представлять российский полководец Рослав, главный герой произведения, попавший в плен к датскому и шведскому королям? Не соблазнили его. Ему остались равнодушны и другие зрители. Это подтверждала беседа (увлеченная, под ложей) офицеров.

Румянцев вначале относился к разговору, как к шуму, мешающему прислушиваться к сцене, но когда один офицер давал ответ на вопрос и упомянул имя Прасковьи Александровны, начал прислушиваться. Шагов за семьдесят от него доносился приглушенный шепот. Но такой, что его было прекрасно слышно. Столица шепталась о том, что она с кем-то обнималась, когда государыня зашла в комнату. Тот, кто был мужчиной, конечно, сразу государыне в ноги бросился, прощения стал просить. Но было больше интереса, как поступила она. Ибо ею оказалась графиня Брюс. Ей предстояла операция полного прощения от государыни. Это ведь и операция общая у них по части нашего брата. Румянцев узнал по голосу, что рассказчиком был его бывший сослуживец Горбачев, и не стал больше слушать. Он чувствовал только негодование. Дело касалось чести его любимой сестры, о которой с порочностью отзывался какой-то офицеришко. Но он этого так не оставит. «ПОТРЕБУЮ У НЕГО ОБЪЯСНЕНИЙ В ПЕРВОМ ЖЕ АНТРАКТЕ», — решил он призвать смутьяна, ПОЗВОЛИВШЕГО ОПОРОЧИТЬ ЧЕСТЬ ЕГО СЕМЬИ, к себе для выяснения обстоятельств.

Сделав такое решение, тут же задумался о его разумности. При всех сложившихся обстоятельствах неизменно возникнет скандал. Сплетен в Петербурге от этого не убавится, он даст им только новую пищу. И когда наступил антракт, который, казалось, не придет никогда, – Румянцев просто уехал к себе домой. И выполнил на следующий день все дела у себя в кабинете. Когда брал в руку книгу, чувствовал, что ничего не осмысливает в прочитанном, настолько им овладела апатия.

Все в душе наполнялось чем-то болезненным, переполнялось смутной тревогой. На уме в какой-то момент возникла группа всяких глупых идей, главной из которых было желание напиться допьяна простой русской водки, чтобы заглушить нараставшую душевную боль, и даже распорядился доставить к нему в кабинет 2 штофа, но все же вовремя одумался и заставил себя отказаться от этой мысли. Они, эти идеи, заставили его все же поехать к сестре к концу второго дня. ОНИ ТОЛКНУЛИ ЕГО, ЧТОБЫ застыть от неожиданности, ЗАСТАВ СЕСТРУ В СЛЕЗАХ, которые просто градом лились из глаз. Вспомните, что называется, братца, и он тут же явится к вам. Как же, несчастье, большое несчастье. Как же, никто и не мог подумать. Как же, он заколол себя шпагой. Вспомните братца, и он затревожится. Вспомните тот самый разговор офицеров в театре. Эта антипартийная, если говорить о партии графини Брюс, беседа тех самых нерадивых служак. И жертвой стал Свейковский. Ибо он и был причиной такого несчастья. А Румянцев считал, что не стоило и убиваться из-за какого-то оболтуса. Свейковский был из компании тех молодых людей, которые только и мечтали об императрице, о ее любви к ним. Но компания эта в последнее время возросла. Ибо ПОТЕМКИН один.

Летом был Корсаков, «кандидат» самого Потемкина, потом некий Страхов. Когда вчерашний ей опостылел, на место последнего стали претендовать двое – майор Семеновского полка Левашов и этот самый Свейковский. Хотя партия Свейковского и была знатнее родом, государыня предпочла ему другого. А к чему это привело, уже известно. Свейковский не стал переносить поражения, а в отчаянии покончил с собой. Румянцев же холодно сказал, что он не видит причин для расстройства. Коммунисты ушли, так явятся ДРУГИЕ подлецы, те же ДЕМОКРАТЫ или какие-нибудь там западные или восточные КОНСТИТУЦИОННЫЕ ЛИБЕРАЛЫ, и так во всех грязных делах, не только в политике. Но сестра не желала понимать этого и даже закричала на брата с воспаленными от слез глазами.

А затем понизила свой голос.

Мы знаем его как предельно благородного человека. Но он оказался в кругу не таких, как он.

Румянцев оторопело смотрел на ее лицо, и ему вдруг вспомнился случайно подслушанный разговор в театре. И он подумал сейчас, что собеседники встретили тогда слова офицера, как заслуживающие доверия.

«Скажи, это правда, что государыня застала у тебя ее любовника? Любовника? Тогда перестань реветь. Справок лишних тебе не надо, чтобы понять, о ком я говорю. Привыкайте к прямым и честным вопросам, ваше сиятельство. Это вам вызов, если хотите!»

Пока не было никаких «отмазок» по поводу заданного вопроса. Вот дела! А ведь у нее был муж.

Прасковья вспомнила Строганову. (С этим именем было связано все. Почти все, о чем нельзя было упоминать. Но то, что было между ним и прекрасной графиней, было сравнено с бесстыдной распущенностью.)

Помощник всея Руси был оскорблен.

Герой своего времени, брат «несчастной» графини был оскорблен до того, что не мог даже прикрикнуть. Не лучше ли просто и сразу уйти? И когда он так и сделал, сестра закричала ему что-то вслед, но он более ее не слушал!