У проточной воды
* * *
Когда объявят поезда
на незатопленный перрон,
ты застели свой край гнезда,
укрой детдомовских ворон.
Когда объявят корабли,
ты сделай лодочкой ладонь,
чтоб мы фарватер провели,
наполнив линии водой.
Когда объявят твой ковчег…
Когда объявят твой ковчег?
Немой
Он ладонями губы вытер
и еще раз, еще раз, мыча,
жадно роется в алфавите,
ожидая прихода врача.
Разминает сипло, упруго
фонетический пластилин.
(Возвращался домой от подруги
Он той ночью. Один на один
С психиатром, в глубоком гипнозе
Он расскажет, что видел тогда.
Психиатру нутро проморозит,
Как в жестокие холода.)
Отрешенно выйдет, закурит,
поплетется наощупь домой.
Присмотритесь – в его фигуре
зреет долгий звериный вой.
Бубулька
Нас двое в комнате: собака моя и я.
И.С. Тургенев
Тетрадь раскрыта. Бежевый щенок
Самозабвенно возится с перчаткой.
Усталый автор смотрит между строк,
Глаза прищурив, ищет опечатку.
Его герой в семнадцатой главе
Влюбился насмерть вопреки сюжету.
Щенок унялся и, осоловев,
К хозяйскому прижался силуэту.
* * *
То леший, то старушка Шапокляк,
То просто куст на козырьке подъезда.
Когда-нибудь здесь спилят тополя –
И станет больше солнечного места.
(Он летописец старого двора,
Чей инвентарь на чердаке хранится:
Шинель, огниво, чай из топора,
И на полях испуганные лица.)
Нас наблюдает муравьиный глаз
В каком-то неизведанном формате:
То Андерсен, дремучий свинопас,
То Гоголь на крылатом самокате.
Да кто угодно в этом теневом
Углу двора тихонько обитает.
И тополь падает на старый дом.
(А он напишет – тополь облетает.)
* * *
Под долгую вьюгу взгрустнулось душе,
Но это, душа моя, зря.
Садовник в каморке готовит уже
Ревизию инвентаря.
Садовые ножницы, лейки – все тут,
И высушен старый гамак.
Еще б уберечься ему от простуд,
А счастлив он будет и так…
Проснулась сирень без особых хлопот,
И, кажется, жив бересклет.
Пока за работой садовник поет,
Он мир избавляет от бед.
* * *
За солью-спичками под самый
Новый год,
как водится, притащится соседка.
И что же общего у нас: водопровод,
табачный кашель, лестничная клетка.
Пришла, опять ее скрутил радикулит,
опять сидим и смотрим
«С легким паром»,
опять Лукашину не верит Ипполит,
она в лицо мне дышит перегаром.
Вполне возможно, что Дега
или Ван Гог
увидел бы в ней женщину с абсентом,
но я ей водки дал, поскольку
Новый год,
и столько общего – вот с этого момента!
Из серии ЖЗЛ
(три стихотворения)
Музей Шопена. Волнорез.
С утра умеренно штормит;
долги, провинция и бес
в ребро все время норовит.
Островитянин, сердцеед,
от современников далек
на этих скалах. Пляжный плед
засыплют ноты и песок.
На санитарный век музей
закрыт, заброшен палисад.
Шопен играет для друзей,
и звуки клавиш моросят
по балюстраде и крыльцу,
теснит окаменелый плен.
Столкнемся мы лицом к лицу,
и оба выдохнем – Шопен!
* * *
Ручное солнце, поплавок,
порхает перелетный кряк.
Щипая плавленый сырок,
рыбачит Мамин-Сибиряк.
И хокку Мацио Басе
он подсекает каждый раз.
Под нос свистя, домой несет
набитый рыбою рассказ
в свое рабочее гнездо
на дальней веточке сосны,
пусть неудобно, но зато
границы жанра не тесны.
В переплетении ветвей
свиные хвостики висят –
опять ручной воздушный змей
ворует местных поросят.
* * *
Туманный день стирает память.
В такие дни легко стареть.
И ни под солнцем нам оттаять,
Ни в холоде остолбенеть.
Мы не отбрасываем тени,
И исчезают в молоке
Крутые узкие ступени
К родной мелеющей реке.
* * *
Немного моря по ногам,
немного жизни кочевой –
не Франсуаза ли Саган
звучит во фразе ключевой?
Ее прикармливала власть,
вручала яйца Фаберже,
но Франсуаза увлеклась
охотой на морских ежей.
По сонной крабовой клешне
парные капли моросят,
а с аквалангом и в кашне
ей дашь от силы пятьдесят.
Потянутся на юбилей
в ее стареющий бардак,
сложившись на один билет,
Шопен и Мамин-Сибиряк.
* * *
Плывут, как почерк ученический,
приметы улочки приморской.
Худые сувенирщики –
совсем подростки.
А там и крымский ботанический,
и кот, прижившийся в киоске,
мурчливый и обидчивый,
почти Матроскин.
Кошка
и не надо
ничего мне от вас не надо
гладить не надо
мне надо гадить,
и не надо
меня учить,
где мне гадить
не хочу и не буду
не хочу и не буду
у меня есть дело
какое?
какое надо,
не ваше дело!
Брысь – это кому?!
* * *
Свои таланты из земли выкапывал
И пополам делил с холопами.
Косого, серого и косолапого
«Знай наших!» – по плечу похлопывал.
Лихого, праведного, перспективного
С плеча отечески одаривал.
Вытя-а-а-гивала голову рептилия
Из-под шинели государевой.
* * *
Все подключились, а ты еще нет.
Ходишь, разводишь сухими руками.
Яблок антоновских полный пакет.
Что ж прибедняться,
к чему же лукавить?
Что ж мы не знаем – в твоих закромах
Банок немерено, сотни коробок
Всячины всякой, а сам, как монах,
Ходишь, нахмурясь,
в затасканных робах.
Не замыкайся, вливайся скорей,
В тайных карманах ключи и отмычки
Будешь носить от высоких дверей,
Новые вешать на двери таблички.
Воротнички подшивать и прицел
Холить оптический на полигоне.
Что за борьба у тебя на лице?
Что ты сжимаешь стальные ладони?
* * *
Так замереть у проточной воды
(у родника и ключа),
Чтобы дожить до седой бороды,
До свежего кулича.
Перед плотиной вода свой ход
Наращивает, оживая.
А после плотины – наоборот –
Разбитая, чуть живая.
* * *
В густом подлеске, за болотом,
Где зверя лапа не ступала,
Поблекла хвоя, позолота
Легко, безропотно опала.
От покосившейся сторожки
(Не знаю, что здесь сторожили).
Остались низкие порожки.
Они опять всех пережили.