Бестеневая лампа

В прошлом году в номерах с 7 августа по 23 октября мы публиковали первую часть книги «Бестеневая лампа». Ее автор – наш земляк Иван Панкратов, хирург из Владивостока и, как выяснилось, талантливый прозаик, не так давно с успехом присоединившийся к когорте врачей-писателей.

Эта публикация вызвала огромный интерес и живой отклик наших читателей. Поэтому мы приняли решение опубликовать вторую часть «Бестеневой лампы». Разумеется, с любезного согласия автора.

Приятного вам чтения!

Продолжение. Начало в номерах за 5, 12 и 19 февраля

В мыслях о диване он и не заметил, как Света подошла к нему и села на колени, обхватив руками шею.

– Ты, вообще, со мной? – заглянула она Виктору в глаза.

 Он молча кивнул, включил лампу на столе и дотянулся рукой до выключателя на стене, погрузив ординаторскую в полумрак. 

– Интим? – усмехнулась Света. – Хоть бы приобнял, что ли. 

Платонов положил руку ей на талию, но внезапный несильный, но неожиданный удар по голове заставил его вскочить. Света чуть не упала на пол, хотела возмутиться, но спустя секунду захохотала в голос. 

– Я ж говорила: лучше бы ты их снял! – смеялась она, не замечая, как выплескивается шампанское из стакана.

 Платонов стоял возле кушетки и смотрел на плакат, лежащий на полу. Леска, на которой он висел на стене, все-таки порвалась, ударив деревянной рамкой ему по голове.

«Это ж сколько раз я его туда-сюда переворачивал? – спросил сам себя Платонов. – Леска-то не из самых тонких была…» 

Прекратив смеяться, Света подошла к плакату и острым носом туфельки указала на одну из фотографий.

– Это вообще что?

– Не страшно? – приподнял бровь Платонов.

– Довольно мерзко, – ответила Света, – но после такого уже не страшно. Ну и плюс алкоголь, ты ж понимаешь.

 Подняв плакат с пола, Платонов уложил его на кушетку, расправил.

– Это придурок один. Призывник. Меньше месяца в армии. Еще присягу не принял. Служить боялся, плакал. Ну и взял шприц с каким-то дерьмом, вколол себе в ногу. Научил кто-то.

– И это вот так… потом? – Света, широко раскрыв глаза, посмотрела на фотографии, потом на Виктора и отхлебнула почти полстакана.

– Да, так. Лечили как могли. Все раскрыли. Перевязывали тщательно. Каждый день чуть ли не по часу с ним возились. В реанимации лежал. Все равно на восьмые сутки ногу пришлось убрать.

– Ногу? – Света отступила на шаг.

– Вариантов не было. Или в могилу, или ноги лишиться. Мама у него с Сахалина, кажется. Медсестра. Прилетела на следующий день после операции, вот тут стояла, где ты сейчас, и орала, как она нас всех в тюрьму посадит, а там нас всех поубивают за ее сына. Мы послушали ее, а потом фотографии показали. У нее в голове – где-то очень глубоко – поверх мамы медсестра все-таки включилась. Поняла, на колени упала, благодарила, что сына спасли… Они потом вместе в округ уехали на протезирование.

– Это ж как надо не хотеть служить… – прошептала Света.

Платонов пожал плечами. Где-то на площадке очень знакомо скрипнула дверь пищеблока.

«Поздновато официантка домой собирается», – подумал он, но выходить проверять не захотел и продолжил:

– Да. Боятся. Делают с собой всякое дерьмо. Гвозди глотают или иголки, например… Рассказывать или ты сейчас в обморок упадешь?

– Плакат переверни все-таки, – сказала Света и вернулась на диван. 

Платонов положил его на кушетку фотографиями вниз, сел рядом.

– С иголками вообще просто. В стержень от шариковой ручки запаивают и глотают. На рентгене стержень не видно, можно в госпиталь попасть, полежать дней десять, – продолжил Виктор. – Если кто хочет посерьезней проблему, те глотают хлорку, карбид, марганцовку достают где-то. Заворачивают все это в фольгу, чтобы не сильный ожог получить. Некоторые пальцы на руках отрубают. В итоге, если прокурор не прижмет, все через психиатрию увольняются. Как говорил один начальник психушки: «Непредсказуемый солдат должен быть уволен»…

– Господи, какой ужас, – Света допила шампанское. – Я помню, у тебя где-то вино было. Давай лучше красного полусладкого, чем эту газировку.

Платонов подошел к тумбочке, которую называл «волшебной». Там внутри в любое время дня и ночи был алкоголь. Любой. Вино, водка, коньяк. Они шутили между собой, что никто не знает, как он там появляется, но то, что он там есть всегда, сомнений не вызывало.

 Бутылка грузинского вина оказалась как никогда кстати. Платонов взял в руки штопор и вдруг услышал какой-то звук со стороны двери. Поставив вино на стол, он быстро прошел к выходу, увидел, что опять оставил дверь слегка приоткрытой; распахнул широко и резко, огляделся.

Никого. Платонов закрыл дверь, повернул ключ и вернулся. Света у стола держала в одной руке штопор, а в другой бюстгальтер.

– Я долго буду ждать? – спросила она.

– Ассистент, штопор, – властно сказал Виктор. – Будем извлекать из бутылки инородное тело… 

И они приступили к операции. 

Очень хотелось шоколадку. Очень. 

Жданов прикрыл глаза и представил, как она лежит у него под матрацем и потихоньку тает. Надо было ухитриться съесть ее в течение часа, потом эту коричневую массу можно будет только слизывать с фольги. А фольга ему еще понадобится сегодня… 

– …С одной стороны сопки стрельбище, а с другой – полигон для вождения, – вслушался он в монолог, звучащий в палате. – И между ними полтора километра…

Рассказывал, как всегда, Сергачев. Казалось, он знал все байки Восточного округа за последние лет двадцать. Его рассказы отличались, с одной стороны, занятным сюжетом, а с другой – были очень похожи на правду и поэтому пользовались большой популярностью. 

– …На полигоне едет бэтээр, на броне сидит инструктор, командует механику-водителю, куда рулить. И вдруг падает на землю с брони и орет. Бэтээр встал, из него экипаж выскочил, потом еще парочка техников подбежала. В бушлате инструктора на боку дырочка, под бушлатом кровища. Закинули его в командирский уазик – и в госпиталь. Слышал, что он живой остался… А с другой стороны сопки на стрельбище – отделение. Снайпер и семь автоматчиков. Кто-то из них отстрелил патрон из ствола, когда разряжал оружие. И вот к ним следак приехал и ждет, что ему из госпиталя позвонят и скажут, какую пулю извлекли. Если снайперская, то понятно, кого за жопу брать, а если автоматная, то еще семь стволов отстреливать на экспертизу. 

– И что оказалось? – не выдержал кто-то у двери.

– Снайперская, – с какой-то непонятной гордостью в голосе ответил Сергачев. Алексей, несмотря на полумрак, ясно представил, как сержант качает головой и кривит рот. – А еще говорят, что у нас стрелять никто не умеет. А тут через сопку за полтора километра – точно в «контрабаса»…

«Так он же случайно», – хотел вставить свои пять копеек Жданов, но решил промолчать, помня о своих с ним отношениях. Аккуратно нащупав плитку шоколада, он вытащил ее из-под матраца, с легким раздражением почувствовал, что она стала мягкой. Аккуратно протянул руку к синим больничным штанам (в полумраке палаты движение было почти незаметным), медленно сел и принялся их натягивать.

– Курить, Ждун? – спросил кто-то за спиной.

Жданов молча кивнул. Он был уверен, что услышит и продолжение: «Я с тобой», но его не последовало. Тогда он встал с кровати и вышел в коридор, щурясь от яркого потолочного света.

Медсестры не было на посту, она что-то делала в перевязочной, и, хотя двери туда она оставила открытыми, видно ее не было; Жданов слышал только звяканье металла и шум льющейся воды. Тихими шагами он пересек коридор, вошел в туалет и закрылся в кабинке. 

Из одного кармана достал шоколадку, из другого – пачку из-под сигарет с порошком, что он быстро зачерпнул пару дней назад из банки у сестры-хозяйки, когда помогал ей переносить грязное постельное белье на прачку. Зачерпнул, особо не задумываясь над тем, а что же это такое, просто вдохнул воздух над банкой, поперхнулся какой-то жгучей остротой до рези в глазах, сунул руку в стеклянную неплотно прикрытую емкость и набрал примерно половину ладони. Деваться было некуда, и он сыпанул просто так в карман; пачку нашел потом в урне, когда у кого-то из офицерской палаты кончились сигареты.

Алексей, помня злые прищуренные глаза Сергачева, в своем решении не сомневался и лишь надеялся, что у него все удачно сложится. Из того, что он услышал под дверью ординаторской, самым доступным вариантом было глотать что-то типа хлорки, завернув ее в фольгу. С марганцовкой или таблетками аспирина у него не вышло – достать нигде не сумел, а вот с этим порошком, украденным в банно-прачечном комбинате, должно было получиться. Перележит немного, а там, глядишь, и Сергачев дембельнется.

Он развернул шоколадку, стараясь не шелестеть фольгой. Слегка подтаявшая сладкая коричневая масса с орехами чмокала во рту, он прищурил глаза и наслаждался этими мгновениями. 

Вчера прапорщик из соседней палаты сунул ему пару сотен и отправил в магазин за едой, в обмен на эту услугу предложив забрать сдачу. Ее хватило на маленькую плитку шоколада. 

Скрипнула дверь. Несколько человек, шаркая тапками, вошли в туалет. Кто-то откашлялся, чиркнула зажигалка, потянуло дымком.

– …Он огромный был, метра два ростом, – опять услышал Жданов голос Сергачева, рассказывающего очередную историю. – Говорят, с Кавказа откуда-то. Их тогда еще призывали. Старались, чтоб служили подальше от дома. А они, конечно же, сразу в кучки сбивались, своих подтягивали, защищали… Вот он приехал в часть из учебки, а тут его земляки по полтора года отслужили. Они его сразу к себе поближе… 

Алексей стал жевать медленней и аккуратней, чтобы случайно не привлечь внимание. 

– …А он, между прочим, по боксу то ли мастер, то ли кандидат. И стал у молодых деньги забирать, сигареты, еду. Где-то сам кулаками мог, где-то земляки ему помогали. И так достал всех, что однажды сержант и парочка рядовых, когда в карауле были, решили ему темную сделать. Им для охраны складов давали дубинки, как у ментов, они его позвали типа поговорить, мешок на голову накинули и этими дубинками башку пробили. Он как-то до казармы дополз, земляки пару дней его прятали, а он все в себя не приходит и не приходит, только шевелится и иногда стонет. Ну, короче, они к медикам, а те его в госпиталь. Прооперировали, но он потом в реанимации умер через день или два. Потому что дебилы эти поздно слишком решили в медпункт обратиться… 

Жданов проглотил остатки шоколада. Ему было интересно, чем закончится эта история, и он на пару минут забыл, для чего у него в руке сигаретная пачка с отравой.

– …Как только он умер, на следующий день к воротам части приехали несколько джипов с кавказской братвой из города. С автоматами. Искали этого сержанта и друзей его. Батяня-комбат сам к воротам выходил и приказал часовым стрелять без вариантов, если они к шлагбауму подойдут. А следователь лично сержанта забрал и спрятал в камере в комендатуре…

– Так чем кончилось-то? – спросил кто-то. 

Алексей узнал Гусева, рядового из артиллерийской части, попавшего в гнойную хирургию, потому что чайник на себя перевернул в столовой. И казалось Жданову, что не просто так литр кипятка ноги ему ошпарил…

– Да кто ж его знает, чем кончилось. Судили, наверное, сержанта. Он тогда на себя все взял, пацанов рядовых отмазал.

Кто-то смачно сплюнул. Полилась вода из крана на несколько секунд, потом мимо кабинки Жданова прошаркали ноги, хлопнула дверь, и стало опять тихо. 

Он подождал минуту, а потом принялся аккуратно разрывать фольгу на кусочки, сыпать в них порошок и заворачивать так, как учили, – не наглухо, а легко, без давления, чтоб хоть немного попало в кишки. За несколько минут он сделал тринадцать шариков, все они вышли разные по размеру, немного порошка просыпалось на пол. Алексей посмотрел в пачку, потом на шарики, лежащие на ладони, высыпал оставшийся порошок в унитаз, а пустую пачку бросил в урну.

Потом он вышел из кабинки к раковине, открыл кран, положил один шарик на язык, набрал воды в ладонь и запил. Было ощущение, что он проглотил какую-то большую блестящую таблетку. После каждого шарика он на пару секунд застывал, прислушиваясь к ощущениям, но ничего не происходило, он проглотил еще девять, потом с сожалением посмотрел на оставшиеся три и решил, что хватит. Бросив их в урну рядом с раковиной, он собрался в палату, как вдруг услышал, как рядом кто-то шмыгнул носом. 

Жданов вздрогнул и оглянулся. В углу стоял Гусев, докуривая сигарету за Сергачевым. Стоял тихо, незаметно и глядя на глотающего шарики Жданова. Взгляды их встретились. Они молчали, сердце Жданова колотилось так, словно его сейчас расстреляют.

– Я никому не скажу, – вдруг сказал Гусев. – Леха, ты иди, а я через пару минут. Как будто мы не вместе.

Жданов кивнул, стал отступать спиной к двери, споткнулся и чуть не упал. Собравшись с духом, он вышел в коридор, быстро пробежал в палату, лег в постель и накрылся с головой. В животе было спокойно, только немного прохладно от выпитой воды… 

Гусев услышал, как в палате хлопнула дверь, досчитал про себя до ста и пошел на выход. Проходя возле урны, он внезапно остановился, взглянул в нее и аккуратно вытащил шарики, положив их себе в карман. Войдя в палату, он услышал очередную байку Сергачева, но даже не стал прислушиваться, просто лег и закрыл глаза. Перед ним стояла картина: Жданов кладет на язык серебристые шарики и запивает их водой из-под крана, как витаминки.

А сам Алексей потихоньку начал засыпать. Ничего не происходило, и он решил, что зря все это затеял, что не получится, не сработает, что обманул его земляк в части, когда рассказывал про всякие такие штуки…

Ему снились мама, сестра, какой-то большой парк с аттракционами, где он ест мороженое. Ему снилась гражданка, и он был счастлив. 

Дверь, как всегда, была открыта. Платонов поднимался по лестнице и примерно представлял себе, что застанет в кабинете.

Так и вышло. Несмотря на раннее утро, из маленького коридорчика-предбанника в его сторону донесся запах корейских салатов, слышались голоса (громче всех, конечно же, разговаривал Рогачев). Виктор открыл дверь, вошел и положил сумку с ноутбуком на свой стол. 

– Опаньки, Виктор Сергеич! – качнувшись, подскочил из-за маленького столика, придвинутого к дивану, начальник, Рогачев Дмитрий Степанович собственной персоной. – Чего так поздно? Да ладно, ладно, не оправдывайся, знаю, что вчера переработал два часа. Возьмешь к отпуску… 

Платонов слушал его и удивлялся, как начальник еще стоял на ногах. 

– Не хочешь к отпуску? – так решил трактовать молчание Виктора Рогачев. – Тогда давай, как сейчас, мелкими опозданиями на работу. Договорились? 

Платонов кивнул. 

– Ну вот… – Дмитрий Степанович развел руки в стороны, словно намереваясь обнять Виктора, но тот почувствовал это и сделал вид, что ему срочно понадобилось что-то в ящике стола. Он наклонился, выдвинул ящик и принялся усиленно в нем рыться, доставая на стол какие-то папки, книжки, диски и прочую ерунду, что складировалась там не первый год. 

Он очень не любил этих пьяных объятий, а их в последнее время стало просто очень много: Рогачев, готовясь к увольнению в запас, отрывался по полной. 

– Степаныч, давайте оба к нам! – позвали от стола. – Кому чего? Есть водка, есть коньяк…

Платонов посмотрел на тех, кого принимал сегодня начальник. Один, в погонах полковника, был командиром артиллерийской бригады. Рогачев прооперировал его жену – и вовремя, и очень удачно. Второй был его начальником штаба. Приезжали они всегда вместе на служебной машине, ставили ее прямо под окнами отделения и периодически отправляли водителя то за очередной бутылкой, то в пиццерию, то за сигаретами. 

 Рогачев подтолкнул Виктора к столу. Пришлось взять свой стул, присесть. Начальник быстро достал из шкафа тарелку с приборами, рюмку.

– Решил, что будешь?

– Чего-то не хочется, – отмахнулся Платонов.

– Не хочешь пить – не пей. Давай тогда на еду налегай. Сейчас пельмешки поспеют, майонез в холодильнике, принеси, будь ласка… 

Платонов встал, вышел в коридор. Майонез действительно оказался в холодильнике, значит, основательно запаслись, сидеть будут долго, до вечера. Еще на полках оказались окорочка, палка копченой колбасы, в морозилке – три литровые бутылки какой-то нерусской водки, судя по всему, дорогой.

Нижние две полки были завалены овощами. Платонов подумал, что от салата из свежих помидоров он бы точно не отказался, вытащил несколько штук, вышел в отделение и попросил старшую сестру помыть и приготовить так, как он любил: чтобы много масла, а сверху луковица, порезанная аккуратными толстыми кругами. Ольга выслушала, кивнула и сказала, что до пельменей осталось минут пять, не больше.

– Я думаю, не помрут они там без закуски, – вздохнула она. – Раньше ведь не померли… 

– Нет, еще ни разу, – согласился Платонов. – А что за праздник-то? 

– Рогачев вчера ургентный был (дежурный врач на случай экстренного вызова. – Прим. ред.), – Ольга перемешивала помидоры в тарелке и объясняла ситуацию. – Вызвали среди ночи. А он пьяный…

– Что-то много в последнее время.

– Да не то слово! – Ольга всплеснула руками. – Приехал, узнал, в чем дело. Оказалось, ранение в живот. Полез с каким-то прикомандированным мальчишкой. А там – печень.

– Зашил? – Виктор присел на скамью в сестринской.

– Говорит, что зашил. А потом зачем-то взял и ведущего вызвал. Мол, мы тут не спим, на печени оперируем, а ведущий хирург об этом только утром узнает.

Тарелка с помидорами была отодвинута в сторону. Ольга взяла поварешку и принялась наливать в большую миску бульон с пельменями.

– Представляете, хватило же ума. Сам на ногах стоит только потому, что на операционный стол опирается. И ведущего пригласил…

– Ты же понимаешь, – улыбнулся Виктор. – Ему надо было показать, кто в доме хозяин… 

Ольга выключила плиту, вылила остатки воды в раковину. – Ну конечно, – согласилась она. – Показать, что вот я могу, а ты приди и посмотри, что без тебя делается.

– И нужен ли ты здесь, – добавил от себя окончание фразы Платонов.

– И я о том же… Виктор Сергеевич, помогите отнести. 

Платонов взял со стола полотенце, обмотал горячую миску и только собрался нести пельмени в кабинет, как вдруг спросил:

– А ты-то все это откуда знаешь?

– Ночная операционная сестра рассказала. Они Шаронова у раскрытого живота сорок минут ждали, за ним далеко ехать. Он заходит, а там это чудо с заплетающимся языком. Да это ладно, так еще и анестезиолог такой же. Чуть лучше, правда, но радости мало. Шаронов им обоим и выдал. Заставил пропустить к столу, выполнил ревизию и развалил там что-то тампоном, потом еще полтора часа восстанавливали. А как они до утра в кабинете ведущего ругались – слышно было на всю неотложку.

– Победителей не судят… – пожал плечами Платонов. 

Это была любимая поговорка Шаронова, но понять, подходит ли она к этой ситуации, было довольно сложно. 

Начальник встретил их с Ольгой громкими аплодисментами, восклицая:

– Закуска прибыла, прошу любить и жаловать! Какие у нас сегодня планы? – спросил он у Виктора. 

– Да никаких, в общем-то, – пожал тот плечами. – Так, по мелочи. Если не поступит никто.

– Сегодня никто не должен, – полковник отмахнулся от этих мыслей, как от назойливой мухи. – Сегодня все должно быть хорошо…

– Достигаем состояния нирваны, – криво усмехнулся Рогачев. – Да… Так о чем это я?

– О том, как ты сюда приехал, – подсказал начштаба, макая пельмень в майонез.

– Точно, – кивнул Рогачев. – Значит, захожу я в кабинет к генералу, начальнику факультета. Сидит, курит, рядом чашечка кофе. Сытый, сами понимаете, голодного не разумеет.

– Знаю, в штабе армии частенько бываю, – согласно кивнул полковник. 

Платонов протянул руку, подвинул к себе тарелку с салатом, нехотя ткнул вилкой.

– Говорю все как положено, мол, здравия желаю и прочая, и прочая… Он мне рукой: садись, нечего стоять. Сел и спрашиваю: «Товарищ генерал-майор, еду я в Приморский край. Говорят, вы там начинали… Расскажите, как там в целом». Он посмотрел на меня, потом в окно, задумался. Видать, неплохо послужил здесь. И вдруг говорит: «Ты у меня, Рогачев, в кабинете не первый раз… Карту на стене видишь?» А у него во всю стену карта России. От края и до края, от пола до потолка – широкоформатная такая, мелкая… Вижу, говорю. «Ну тогда смотри. Вот тут у нас европейская граница… Калининград… Вот Москва… Потом взглядом потихоньку ползем на восток. Вот и до Урала добрались, а потом Сибирь, Байкал, Якутия. А дальше?» Я за его пальцем, как за указкой, и отвечаю: «А дальше, товарищ генерал-майор, шкаф с документами».

Платонов знал эту историю наизусть, поэтому больше уделял внимания салату.

– «Вот и подошли мы к самому главному. Служил я в Приморье шесть с половиной лет. Там получил подполковника, потом рванул в академию. Знай, Рогачев: Приморский край – он за шкафом. И служить тебе за этим шкафом лет десять, пока не решишь на замену рапорт писать». Я, признаться, обалдел от такой откровенности, прямо скажу. А он продолжает: «Знаешь, подполковник, ведь я мог этот шкаф в любое место кабинета поставить. А поставил туда, где он есть сейчас. Подумай…» 

А думать-то нечего было. Приказ есть, распределен в госпиталь. Вопрос решенный. И стало мне чего-то так страшно… У меня жена, сын маленький тогда еще был. Куда я попал, думаю.

Тут генерал меня снова спрашивает: «Что-то я запамятовал, куда тебя Родина отправила?» «В N-ск», – говорю. «Ну тут все просто. Там посреди города протекает китайская река Суйфун. На одной стороне реки живут солдаты, на другой – зэки. И раз в год они местами меняются, чтоб не скучно было. Так что ты, когда приедешь, сразу определись, на каком берегу тебе обретаться. А то потом не докажешь, что ты не верблюд…» Вышел я из кабинета, полный оптимизма…

 Платонов пододвинул к себе пакет сока, налил полстакана. В кабинете после монолога Рогачева повисла пауза. Ольга, присев на краешек дивана, украдкой поглядывала на часы. Рогачев молча налил себе рюмку водки, застыл с протянутой над столом рукой, думая о чем-то своем.
– Не понял, – подал в тишине голос начальник штаба. – А мы? Нам нальет кто-нибудь?

Виктор отхлебнул сок, тоже посмотрел на часы, встал и молча вышел в коридор отделения. На сегодня по плану несколько перевязок, выполнить их было просто необходимо: требующие к себе внимания больные никогда не оставались у него без присмотра. 

Разрезая бинты, он все думал о том, что слишком часто его начальник стал употреблять алкоголь в рабочее время. Слишком часто и слишком много. На операциях это уже бросается в глаза, особенно когда в обеих руках по инструменту. Стучат они друг о друга, он это понимает, но ничего поделать не может. Стучит – и режет, стучит – и шьет. Пару раз даже операцию заканчивал побыстрее, знал, что в кабинете стол накрыт. Платонов потом за него оба раза переделывал, но ничего не сказал. Не мог. 

Он помнил, как пять лет назад Рогачев пришел сюда на смену Рыкову, уволившемуся по предельному возрасту, и в госпитале все переменилось. Он был самым общительным, самым решительным и самым грамотным хирургом из всех, кого Платонову довелось видеть за последнее время. В госпитале возник неформальный центр общения – у них в отделении. Рогачев объединил вокруг себя массу людей: хирургов, терапевтов. К нему тянулись все – и потому, что у него всегда было время на друзей, и потому, что он мог дать совет в любой ситуации, помочь в лечении, в жизни… 

Как-то незаметно его авторитет стал перевешивать уважение к ведущему хирургу. Шаронов, который был не чета своему предшественнику Кравцову (и на войне не был, и по уровню подготовки уступал), это почувствовал, стал к Рогачеву строже: не терпел конкуренции. Они несколько раз вступали в серьезные принципиальные конфликты на профессиональной почве, поначалу тет-а-тет, потом на глазах у коллектива. Соперничество было не на жизнь, а на смерть. Шаронов шаг за шагом сдавал позиции…

И в этот момент Рогачев начал пить. Никто не мог сказать, что послужило толчком к этой жуткой алкогольной эпопее. Просто неожиданно те бутылки, что приносили благодарные пациенты, стали идти не на нужды отделения в качестве платы за труд слесарей, электриков и маляров, а напрямую в желудок Рогачева. Платонов и сам иногда выпивал с ним: жизнь по принципу «с утра выпил – весь день свободен» была временами приятной.

Потом Рогачев закружил, особо не скрывая, роман с Ольгой. Виктор этому, честно говоря, не удивился нисколько, можно сказать, даже был готов к этому. Она стала частым гостем в их кабинете. Чересчур частым. Она ходила за пивом, она накрывала стол, она мыла посуду, плюс все остальное, что бывает нужно мужчине от женщины.
Процесс продолжался медленно и неуклонно. О профессиональной деградации Рогачева говорить было рановато, а вот в вопросах морали сдвиги появились. Для него ничего не стоило в пьяном виде осмотреть больного, нахамить старшим по званию, на дежурстве выпить литр водки с компанией друзей…

Тогда же появилась и поговорка «сходить в шкаф». 

– Ну что, – говорил Рогачев, – сходим в шкаф – и на операцию? 

Он открывал дверцу старого слегка перекошенного серванта, наливал себе рюмку до краев, занюхивал кусочком лимона, переодевался в операционный костюм, и они шли работать. В такие моменты руки у Рогачева не тряслись, что говорило о далеко зашедшем процессе… 

 Несмотря на это, они очень удачно сосуществовали как бригада хирургов. «Хороший хирург достоин хорошего ассистента; плохой хирург в нем нуждается», – вспоминал в таких случаях Виктор слова деда. Вдвоем они могли все. Если у Платонова не хватало решительности или умений, на помощь приходил Рогачев. Если начальник допускал пьяный огрех, Платонов указывал ему на него, ничуть не стесняясь реакции, или исправлял его самостоятельно.

Продолжение следует

Фото с сайта pixabay.com