Его колокольчики звенят для нас? Или звонят по нам?
Наталья Нечаева.
«Песни белых ворон».
Отрывок из повести.
Эта история произошла в твоем городе. Вернее, происходит сейчас. Именно в тот момент, когда ты читаешь эти строки.
Смартфон завозился и закряхтел..
— Янсанна, наших менты повязали. Спасать надо!
— Карен? Кто кого повязал? Почему язык заплетается?
— Рот заморозили, когда зашивали. Всех забрали, Янсанна. Катьку, Криську, Кирку. Костя только уйти успел. Меня сначала тоже. Зуб выбили, кровища хлынула
— Да что случилось-то?
— Сидели на набережной, пели СашБаша. Вдруг менты человек семь с автоматами. Киру за шиворот прямо по земле поволокли. Катька просит: не надо, что мы плохого сделали? Её вообще под мышку и в автозак. Кристинка сама пошла. Я тоже сам, чтоб гитару не разбили.
А на лобовом стекле у них Сталин. Я и запел: усатое ура. Петербургскую свадьбу, короче. Мне в зубы.
Кровища как хлынет изо всех дырок! В травму сдали. Оттуда отец забрал, завтра к матери в Лондон отправляет. Янсанна, ребят спасать надо.
— Так за что вас забрали? Не за песни же.
— Конкретно за песни.
***
— По какому вопросу? — лениво поинтересовался дежурный полисмен.
— Моих учеников по ошибке арестовали.
— У нас ошибок не бывает. Фамилии? А, эти. Задержаны.
— Понимаете, они отличники, на медали идут. И песни пели хорошие — поэта Башлачёва.
— Сегодня песни, завтра митинг, послезавтра бомбу соберут. Разберутся. Лучше учить надо, чтоб без эксцессов.
Вспомнилось.
Задание для кружковцев: каждый представляет поэта, о котором еще не говорили. Остальные пытаются этого поэта узнать по стихам. Примерно знала, что от кого услышит, троих угадала точно: Карен читал Самойлова, Катя — Хлебникова, Кристина — Гиппиус. Очередь Кирилла.
Но все впереди,
а пока еще рано,
И сердце в груди
не нашло свою рану,
Чтоб в исповеди быть с любовью на равных
И дар русской речи беречь.
Так значит жить и ловить
это Слово упрямо,
Душой не кривить
перед каждою ямой,
И гнать себя дальше — все прямо да прямо,
Да прямо — в великую печь!
Да что тебе стужа — гони свою душу…
Кто это? — зашептались ребята. Чьи стихи? — изумилась Яна. — Какой упругий сильный слог.
— Кирилл, чьи стихи? — Карен.
— Не узнаете? Янсанна, вы-то точно знаете.
Три пары глаз с надеждой смотрели на Яну. Яна — растеряно — на Кирилла: фиаско.
— Александр Башлачёв.
Башлачёв, Башлачёв. Яна лихорадочно прыгала по собственной памяти. Вроде, фамилия знакомая.
— Вообще-то он свои стихи поет, его слушать надо, хотите?
Сгрудились вокруг смартфона. Голос и гитара. Стихи. Колючие, с рваным цепким ритмом, неожиданные, невероятные.
Отпусти мне грехи! Я не помню молитв.
Если хочешь — стихами грехи замолю,
Но объясни — я люблю оттого, что болит,
Или это болит, оттого, что люблю?
И наша правда проста, но ей не хватит креста
Из соломенной веры в «спаси-сохрани».
Ведь святых на Руси — только знай выноси!
В этом высшая мера. Скоси-схорони.
Стало жарко. И холодно. И тоскливо. И светло.
Вы снимали с дерева стружку.
Мы пускали корни по-новой.
Вы швыряли медну полушку
Мимо нашей шапки терновой.
А наши беды вам и не снились.
Наши думы вам не икнулись.
Вы б наверняка подавились.
Мы же — ничего. Облизнулись...
Отчаянный голос под гитару рвал струны и душу, затягивая в манящую бездну смыслов. Их невозможно было постичь сходу, голос торопился, смыслы наслаивались один на другой, не давая продыху, хотелось остановить этот голос, чтобы войти в невероятную зовущую прозрачную чистую глубину текста.
Где-то там, на самом дне таилось понимание, но до него, не задохнувшись изумлением, не захлебнувшись восторгом, не дотянуться.
Имя имен
Да не отмоешься,
если вся кровь да как с гуся беда
и разбито корыто.
Вместо икон
станут Страшным судом —
по себе — нас судить зеркала.
Имя Имен
вырвет с корнем все то, что до срока,
до срока зарыто.
В сито времен
бросит боль да былинку,
чтоб истиной к сроку взошла.
Ошеломленных, сбитых с ног, голос волок их по острым рваным камням ритма, вздергивал на кочки рифм, не давая опомниться, бросал по ухабам метафор.
Мы — выродки крыс. Мы — пасынки птиц.
И каждый на треть — патрон.
Лежи и смотри, как ядерный принц
Несёт свою плеть на трон.
Не плачь, не жалей... Кого нам жалеть?
Ведь ты, как и я — сирота.
Ну, что ты? Смелей! Нам нужно лететь...
А ну от винта!
Все от винта!
Долго оглушено молчали.
— Надо глазами почитать, — шепнула Кристина. — Я много слов не разобрала.
— Конечно, надо, — кивнул Кирилл. — Это же стихи.
Ту ночь Яна провела у компьютера: читала, слушала, смотрела, не пытаясь оценить слог, не отвлекаясь на анализ совершенства рифм и образов — знакомясь, познавая.
Бал на все времена! Ах, как сентиментально...
Па-паук — ржавый крест спит в золе наших звезд.
И мелодия вальса так документальна,
Как обычный арест. Как банальный донос.
Как бесплатные танцы на каждом допросе.
Как татарин на вышке, рванувший затвор.
Абсолютный вахтер — и Адольф, и Иосиф.
Дюссельдорфский мясник да пскопской живодер.
Полосатые ритмы с синкопой на пропуске.
Блюзы газовых камер и свинги облав…
Это что? Это — как? Шептала сама себе одно слово, объясняющее и утверждающее: гений.
Она хорошо, очень хорошо знала поэзию, но никогда до и ни разу после не испытывала такой абсолютной опустошенности и такой захлестывающей наполненности стихами. Душу мне до дыр ты пропел… — это осталось.
Башлачёв стал темой следующего занятия ВРС. И второго, и третьего. Зацепил, нанизав души на свой острый отточенный крючок совершенства. Нет, других поэтов не забывали, но СашБаш стал главным.
Горюновка — улица крохотная, тупичок, можно сказать. Карен разгладил сгибы плотной бумаги, развернул. Крепкие синие буквы острым частоколом кололи глаза: СВОБОДУ АЛЕКСАНДРУ БАШЛАЧЁВУ!
Первой остановилась интеллигентная бабушка в вязаной шляпке.
— Извините, юноша, не могу припомнить, за что арестован ваш друг? Память подводит.