мемуары супругов Рахлиных. «Сибирская сага. 16 лет возвращения» 5
...Так же, как и в Якутске, кроме работы учителя, я выполнял разные другие задания и поручения. Летом руководство школы попросило меня поработать в школьном лагере, где я должен был отвечать за финансы и организацию питания. И снова просьба заняться этой работой была высказана в такой форме, что я не мог отказаться. Конечно, ничего тяжелого в этой работе не было, но я бы предпочел провести время с Рахиль и детьми. Правда, мне разрешили взять с собой Гарриетту.
Летний лагерь находился примерно в тринадцати километрах от Покровска в прекрасном месте, окруженном тайгой и озерами. В Советском Союзе каждый ребенок имел возможность поехать в летний лагерь. Везде по стране были так называемые пионерские лагеря, где дети могли провести несколько недель под присмотром учителей и вожатых. Там дети ходили в походы, занимались в разных кружках, спортом и другими видами полезной деятельности, а также слушали лекции с непременным политико-идеологическим уклоном.
В лагере примерно пятьдесят учеников и трое учителей. Кроме того, директор, повар и я. Главная моя задача: получать финансирование и обеспечивать лагерь продуктами. Я должен следить за тем, как мы расходуем средства, не превышаем ли бюджет, выделенный лагерю, а также за тем, чтобы не использовали больше продуктов, чем это определено инструкциями. Количество продуктов на каждое приготовление пищи было расписано в мельчайших деталях.
Утром на завтрак детям давали оладьи. С вечера для их приготовления я выдавал необходимое количество муки и масла. Через несколько дней директор спросила меня, сколько масла я выдал повару на приготовление оладий. Я ответил: столько, сколько предписано. Директор очень удивилась и сказала, что она не понимает, почему каждый день оладьи пригорают. Она попросила меня выдавать повару необходимые продукты утром, а не вечером. В результате я должен был вставать в шесть часов утра каждый день. Кроме того, в помощь к повару выделили еще двух старших учеников. После этого оладьи пригорать перестали. За детьми был хороший уход, и условия жизни в лагере можно назвать неплохими для такого удаленного уголка Сибири.
В конце сезона всех детей взвешивали. Главная польза от пребывания в лагере выражалась в килограммах и граммах. Мальчиков и девочек ставили на весы в первый день приезда на отдых. Теперь дирекция хотела узнать, насколько они поправились. Совершенно определенно, что у лагеря был свой план по весу детей, который следовало выполнить. Результаты оказались удовлетворительными. Дети поправились. Что усердными взрослыми и было запланировано.
После войны количество учащихся в нашей школе-интернате резко увеличилось. Поэтому стали пристраивать еще одно здание, чтобы всех расселить. В 1950 году строительство закончилось, и ввод в строй нового корпуса решили отметить с особой торжественностью.
На открытие пригласили всех партийных начальников и других важных персон из Покровска и близлежащих поселков. Не знаю, по какой причине, но секретарь парторганизации школы попросил меня произнести главную речь на вечере от лица преподавательского коллектива школы. Я не смог отказаться и, поблагодарив его за доверие, стал готовиться к речи. Нужно было быть очень осторожным, чтобы не сказать такого, что могло быть неправильно истолковано, не забыть поблагодарить партию, государство и, прежде всего, Сталина за проявляемую ими заботу. При составлении таких речей необходимо было придерживаться и других правил, соблюдая которые можно избежать неприятностей. Я начал и закончил свое выступление, воздав дань и поблагодарив несравненного руководителя и правителя страны Иосифа Виссарионовича Сталина. Мое выступление просто не могло быть неудачным, и, действительно, его хорошо, с аплодисментами приняли. Все встали и подняли тост за Сталина и за нашу школу. В то время существовала традиция после тостов петь песни. Люди чокались стаканами, наполненными водкой, и с воодушевлением пели:
"Выпьем за Родину,Выпьем за Сталина, Выпьем И снова нальем!" Эта песня звучала до поздней ночи. Пели ее и весной 1951 года, когда у нас в школе состоялся вечер в честь ее первых выпускников. Во время войны наша школа была восьмилеткой, а после войны в ней стало десять классов. И вот в 1951 году состоялся первый выпуск десятиклассников. Конечно, это большое событие следовало хорошо отметить.
Для организации праздничного вечера создали комитет, в состав которого входил и я. Одна из важных обязанностей комитета: собрать денежные средства для проведения вечера, а также на подарки нашим выпускникам, которые бы напоминали им о том, что они являются первыми выпускниками средней школы Покровска. Закупили большое количество еды, вина и водки. И учителя, и ученики, и помощники несколько дней занимались приготовлениями. Все говорило за то, что торжество состоится грандиозное. Должен сказать: оно действительно состоялось. Тосты, здравицы, песни, овации не кончались. Все много пили и ели. Учеников отправили домой в полночь, а учителя и приглашенные гости продолжали празднество до четырех часов утра.
В конце каждого года организовывались курсы повышения квалификации. Однажды летом и меня послали в Якутск на курсы повышения квалификации преподавателей иностранных языков. В план занятий включили цикл лекций по западной литературе, которые читал скромный якутский библиотекарь.
Всех западных авторов разделили на две группы. Позитивно относящиеся к Советскому Союзу — прогрессивные мастера слова, а все другие — реакционные и, стало быть, никакие не мастера. Анна Зегерс, Мартин Андерсен Нексе, Говард Фаст и Эптон Синклер были отнесены к прогрессивным писателям. Список реакционных не оглашался...
...мне предстояло пройти еще одно и испытание...В очень скромной гостинице, где нас разместили, я оказался в номере с тремя партийными работниками, которые тоже приехали в Якутск на курсы. В течение двух недель я почти не общался с ними. И в последний вечер, уставший, я улегся в постель до их возвращения и уснул. Посреди ночи меня разбудили громкие голоса и звон стаканов. Партийные работники отмечали окончание курсов, как было принято, обильным возлиянием. Они сидели за маленьким столом. На нем стояли три бутылки водки, две из которых были уже опустошены. Когда они увидели, что я проснулся, то сразу же предложили мне присоединиться и выпить.
Я тут же пожалел, что проявил неосторожность, показав, что проснулся. Я прекрасно знал: самое плохое, что можно сделать русскому — отказаться выпить с ним стакан водки. Это означало оскорбление и проявление неуважения. Однако мне вовсе не хотелось пить такой крепкий напиток в такое время суток, и я попытался отказаться, говоря, что должен спать и что пусть они продолжают, не обращая на меня внимание. Но не тут-то было. Наконец, они сжалились и пошли на компромисс: я остаюсь в постели, но стакан водки выпиваю. Стакан оказался граненым чайным стаканом вместимостью 200 граммов, который они наполнили водкой почти до краев. Мы чокнулись и под возглас «До дна!» я так же, как и мои компаньоны, залпом выпил и упал в постель. На следующее утро похмелье было ужасным. До сих пор это мой личный рекорд по питью водки ночью и залпом.
В 1950 году я впервые стал классным руководителем. За эту работу мне доплачивали, но в то же время появилось много новых обязанностей и заданий. По крайней мере два раза в год классный руководитель в обязательном порядке посещал своих учеников на дому, чтобы наладить связь с родителями, познакомиться с условиями их жизни и благосостоянием. О каждом таком посещении нужно было писать отчеты, описывая взаимоотношения в семье ученика, а потом отчитываться на учительском собрании. Кроме того, каждую неделю классный руководитель устраивал классное собрание для обсуждения успеваемости учеников, их прилежания или провинностей, о которых докладывалось директору школы.
В моем классе училась дочь местного начальника НКВД Федотова. И так же, как и всех других, я должен был обследовать и их семью, познакомиться с родителями. Сложилась несколько необычная ситуация, и я шел к Федотовым со смешанными чувствами. Я думал, что главному человеку в этой семье вряд ли понравится, что спецпоселенец занимается обучением и воспитанием его дочери. Однако мои визиты прошли без каких-либо трений, и родители высказали удовлетворение успехами Нины в школе.
Покровск гораздо лучше Якутска. Там нет болот и густых туманов. Климат тоже суровый, но более здоровый. ..Если наши предчувствия и не обманут нас, то изменения будут идти очень медленно. Даже несмотря на то, что Сталин умер, дух его жив и будет жить еще долгие годы. И доказательство этому мы получили спустя всего пять недель после траурного сообщения Левитана.
Министерство просвещения Якутской АССР ПРИКАЗ №7-109 Якутск 10 апреля 1953 года
Об укомплектовании школ Орджоникидзевского района учительскими кадрами на 1953-1954 учебный год
По окончании текущего учебного года и истечении сроков очередных отпусков произвести следующие назначения, перемещения и увольнения учителей: Пункт 27 :Освободить от учительской работы, как несоответствующих:
1. Рахлина Израэля Семеновича, учителя иностранного языка Покровской школы. \ Министр Просвещения Якутской АССР З. Саввин \ Заверяю: Заведующий Орджоникидзевским РайОНО П. Скрябин
Получив этот приказ, я несколько раз перечитал его, пока сообразил, о чем идет речь. Однако самого главного я так и не смог понять: почему меня увольняют, и что означает формулировка «как несоответствующий»?
Я проработал в Покровской школе шесть лет, ни разу не получив упрека или выговора ни от директора, ни от секретаря партийной организации. У меня не было никаких сомнений, что все довольны мной и моей работой. Более того, атмосфера вокруг нас успокоилась настолько, что после двенадцати лет депортации я начал верить в то, что нас, наконец-то, оставят в покое, и мы будем жить на равных правах с другими советскими гражданами. Но, очевидно, такого не должно было быть.
Я мучительно размышлял, что все это могло означать. И пришел к выводу, что, скорее всего, мое увольнение — последний привет нам от Сталина. Никаких других причин уволить меня, кроме новой волны политического преследования ненадежных элементов, невозможно было придумать. Эта кампания началась еще тогда, когда Отец и Учитель был жив, и, в первую очередь, была направлена против людей еврейского происхождения. Но поскольку мы жили далеко от Москвы, то кампания в пути задержалась, и приказ о моем увольнении пришел с опозданием.
И снова мы оказались в критическом положении. У нас опять возникли финансовые трудности. Ведь если снова устроиться работать бухгалтером, то зарплата будет в половину меньше той, которую получал учитель. Но другого выхода не было. Шнеур заканчивал десятый класс в мае. Он собирался поступать в институт в Якутске, и только на стипендию, без нашей поддержки, он не сможет учиться. Мы обсудили сложившуюся ситуацию и пришли к выводу, что должны попытаться вернуться в Якутск, поскольку там найти работу значительно легче, да и Шнеур сможет жить дома. Но легко сказать — трудно сделать. Начиналась длинная и трудная процедура получения разрешения переехать в Якутск.
...Мебели у нас было немного, а всю одежду, кухонные принадлежности и другие домашние вещи положили в сундук и чемоданы. Еще мы увозили восемь мешков картошки и, конечно же, курятник с курами. Мы так привыкли к курам, что и не думали расставаться с ними.
В этот период перемен в нашей жизни мы заново начали оценивать все происшедшее с нами. Итак, нас сослали двенадцать лет назад, девять из них мы прожили в Покровске. Что можно сказать о прожитых там годах? С большей частью людей, с которыми мы встретились, нам было хорошо, и неизвестно, как бы все сложилось, если бы все эти годы мы жили в каком-то другом месте. В Покровске все-таки у нас была нормальная, относительно стабильная жизнь. И даже несмотря на различные затруднения, мы справлялись с ними и выжили. Так или иначе, там мы чувствовали себя более защищенными, чем где-либо за все время нашей депортации. Возможно, потому, что Покровск находился далеко, но главное потому, что люди там были хорошие и помогали нам. Этот бедный маленький город в сибирской глуши навсегда останется в наших сердцах. И сыночек наш, ставший лучиком солнечного света для всех нас в самые мрачные и темные времена, родился там и прожил первые шесть лет своей жизни.
Отъезд из Покровска ассоциировался у нас с неуверенностью и неопределенностью, поскольку мы не знали, где нам предстоит жить в Якутске, да и вообще, что будет с нами. Я все время задавала себе вопрос: как долго еще нам предстоит переезжать с места на место, пока не закончатся наши испытания, и когда, наконец, мы сможем уехать в Данию?
Я начал искать работу. Девятилетний опыт поисков, находок, потерь и разочарований подсказывал мне, что нужно первым делом отправиться в Министерство образования и выяснить, могу ли я где-нибудь получить место учителя. Оказалось, что не могу: вакансий нет.
При всем своем богатом опыте трудоустройства, я не переставал удивляться непредсказуемости системы: в апреле меня вдруг уволили, как «несоответствующего», а уже в сентябре я снова стал «соответствующим». Какое «великое чудо» за этим стояло?
Вскоре мне предложили работу бухгалтера в Якутторге — государственной организации, координирующей всю розничную торговлю в городе. Я стал бухгалтером в учебном отделе, в котором среди прочего готовили продавцов, кассиров, складских работников и ресторанный персонал. В то время в Советском Союзе еще не было ремесленных училищ, их заменяли такие вот «специальные курсы профессиональной подготовки».
А через несколько недель мне предложили вести уроки математики с использованием выдающегося знакомого с Алтая вычислительного инструмента — деревянных счетов. Когда я приехал в Сибирь, я даже не знал, как пользоваться такими счетами, но вскоре научился, и вот теперь мог уже и других учить.
Когда начался новый учебный год, я получил место учителя немецкого языка в школе №8. Иногда я подрабатывал еще в двух школах, подменяя учителей. Кроме того, вел занятия в лесном институте, преподавал в вечерней школе несколько раз в неделю и, наконец, давал частные уроки. Частные уроки я давал сыновьям и дочерям партийных работников и государственных служащих высокого ранга, которым не нравились плохие оценки их чад в школе, и они надеялись, что репетитор поможет поднять уровень знаний этих чад настолько, что все они станут самыми лучшими учениками в классе.
Я вынужден был так много, тяжко и разнообразно работать лишь по одной причине: чтобы мы могли сводить концы с концами. Зарплата учителя маленькая, и на одну зарплату прожить невозможно.
Через год после переезда в дом нам предложили его купить. Надо сказать, что дом в Якутске, конечно, можно было купить, но лишь при условии, что его площадь не превышает сто пятьдесят квадратных метров. Меньше можно, а больше нельзя. И только один. Больше одного собственного дома семье не разрешалось иметь.
продавец просил за него вполне разумную цену — пятнадцать тысяч рублей наличными. У нас — около двух тысяч. В банке или где-то еще кредит взять невозможно. Так что деньги можно только одолжить. Узнав о том, что мы решили купить дом, но из-за финансовых трудностей сделка под угрозой, наши хорошие друзья собрали недостающие тринадцать тысяч. Впрочем, они их не собирали. Они кропотливо годами копили эти деньги для себя, но, когда узнали, что нам нужна помощь, отдали нам все свои сбережения.
Став полноправными владельцами дома, мы сразу начали приводить его в порядок. Что могли, то делали сами, а остальное — рабочие. Они сложили новую печь на кухне и соорудили новые завалинки — вдоль наружных стен примерно в метр высотой вбили балки таким образом, что между ними и стенами образовалось пустое пространство, которое заполнили землей. Отличная теплоизоляция! Сгнившие старые балки убрали, и снаружи дом заново отделали. Цемента или цементного раствора для покрытия стен не было, поэтому применили старинный местный способ. Стены обмазали смесью из глины, конского навоза и небольшого количества соломы. Получилось отлично. После этого весь дом снаружи побелили, и он приобрел приятный вид.
С финансовой точки зрения, в Якутске нам стало значительно лучше, чем в предыдущие годы. У нас не было ничего лишнего, но тем не менее наше материальное положение укрепилось. Мы продолжали получать посылки из Швеции и Дании, и они существенно пополняли наши денежные ресурсы. Подержанную одежду, присланную из Европы, мы продавали прямо у нас дома или ходили на барахолку, располагавшуюся за городом и работавшую по воскресениям.
Однажды в 1955 году меня вызвали в НКВД, где офицер сказал, что моя депортация закончилась: мой статус спецпоселенца отменен...
За несколько лет многие ссыльные свели счеты с жизнью. Далеко не каждый имел достаточный запас сил, чтобы продолжать жить, и зачастую самоубийство оказывалось единственным выходом. Случалось и так, что люди переступали высокие этические нормы. НКВД всегда высматривал тех, кто пошел бы на то, чтобы сотрудничать с ним и информировать обо всем, что происходит в среде депортированных: о чем говорят, что планируют. Все знали, что НКВД пытался заманить людей или путем обещаний, или с помощью угроз. Некоторые поддавались такому давлению и соглашались быть информаторами. Они принесли много горя своим друзьям и знакомым, которых они сдали всемогущему ведомству. Людей осудили, и долгие годы они провели либо в исправительно-трудовых лагерях, либо в тюрьмах.
Из-за жизни в таком суровом климате у некоторых возникали различные заболевания, в том числе и психические. После длительного периода акклиматизации люди, казалось, привыкали к суровым зимам и резким переменам в межсезонье. Но с течением лет становилось все труднее справляться с этим, как будто в организме истощались резервы.
После четырнадцати лет жизни в Сибири наши силы тоже, казалось, были уже на исходе, и мы все труднее переживали холодную погоду. Когда температура опускалась ниже сорока градусов мороза, мы оба с трудом выходили на улицу — болело сердце, тяжело становилось дышать. Зима 1955 — 1956 годов оказалась особенно суровой, и мы с огромным нетерпением ждали лета и теплой погоды. О событиях, происходящих в мире, мы узнавали из сообщений радио и из газет. Редко, когда кому-то из наших друзей удавалось на коротких волнах поймать сообщения зарубежной радиостанции.. Послушать иностранные радиостанции было не так-то просто. Их глушили
В первых числах марта 1956 года мы услышали по радио, что датская правительственная делегация во главе с премьер-министром Х.К. Хансеном прибудет с официальным визитом в Москву. К тому времени наша переписка с родственниками из Дании стала регулярной. Мы часто писали друг другу, и по письмам из Копенгагена я знала, что моя семья обратилась к правительству Дании с просьбой помочь нам получить разрешение на выезд. Они пытались получить для нас такое разрешение, чтобы мы хотя бы по туристической визе могли приехать навестить их. Мы не слишком оптимистично были настроены по поводу того, что попытки моей семьи приведут к каким-то положительным результатам, но известие о визите премьер-министра Хансена вселило в нас новую надежду.
Через два дня мы получили длинную телеграмму из посольства Дании в Москве. Посольство информировало нас о том, что вопрос о нашем выезде обсуждался на самом высоком уровне во время недавнего визита премьер-министра Хансена в Москву. Советская сторона засвидетельствовала, что положительно рассмотрит наше заявление о разрешении на выезд. Поэтому посольство рекомендовало нам немедленно обратиться за получением этого разрешения и просило информировать о том, как пойдут дела.
Датской делегации удалось убедить советских руководителей. Они пообещали, что нам разрешат выехать из страны, но наш горький опыт показывал, что много, очень много времени может пройти со дня получения обещания до его выполнения. ,
Сначала мы пошли в ОВИР, организацию, занимающуюся выдачей разрешений и виз для выезжающих за границу. Нам выдали кипу длинных анкет, которые предстояло заполнить, подробно отвечая на вопросы о нашей жизни, образовании, о поездках, о членстве в партийных, культурных или спортивных организациях. Так же подробно мы отвечали на вопросы о наших родственниках, кто они и где живут.
Шнеур уже несколько лет был членом ВЛКСМ. Как и другие, комсомольцем он стал автоматически. У тех, кто отказывался вступать, могли возникнуть неприятности — вплоть до отчисления из института.
Комсомольцы — авангард молодежи. Они активно поддерживали генеральную линию партии и принимали участие во всех ее делах. Например, в их помощи всегда нуждался сельскохозяйственный сектор, особенно в период уборки урожая, когда комсомольцы отправлялись в колхозы помогать убирать урожай. После первой своей поездки в колхоз Шнеур рассказывал нам, в какой тесноте они жили в грязной вонючей юрте. Каждый день с утра до вечера они работали в поте лица, собирая картошку. А колхозники не работали, считая, что, пока студенты «пашут», они могут отдыхать.
На следующее лето Шнеур решил остаться дома и не пришел в комитет комсомола, когда студентов отправляли в колхоз. Один из секретарей комсомола приходил к нам несколько раз, но Шнеура не застал. Он устроился помощником воспитателя в пионерский лагерь, хорошо там поработал, и когда летние каникулы закончились, получил письменную благодарность от комсомольской организации лагеря. Вскоре начались занятия в институте, и на комсомольском собрании один из секретарей остро критиковал Шнеура зато, что тот подвел своих товарищей, не поехав работать в колхоз. Шнеур спокойно его выслушал, а затем отдал секретарю благодарственное письмо из пионерского лагеря и попросил его прочитать это письмо вслух. Больше никаких выговоров по комсомольской линии у Шнеура не было.
Постепенно почти все сосланные из Литвы собрались в Якутске. И сложилась обширная еврейская община. Мы часто собирались вместе, праздновали Шабат и другие еврейские праздники. Мы много говорили о том, что вот-вот что-то должно произойти и как все эти перемены отразятся на нашем положении. Наши анкеты, заявления и рекомендательные письма с работы необходимо было представить в ОВИР вместе с восемью фотографиями каждого члена семьи. Мы немедленно заполнили все заявления-анкеты, ответили на все вопросы и все сфотографировались. Китайская пословица гласит: «Даже самая длинная поездка начинается с первого шага». Для нас первым шагом была сдача всех бумаг, документов и фотографий в ОВИР.
Мы мало кому рассказывали о своих планах. Только наши самые близкие друзья знали о них. Мы понимали, что пока нам выдадут разрешения на выезд, пройдет много времени, и рассчитывали остаться в Якутске до окончания школьного года.
первый положительный результат: с Рахиль сняли статус спецпоселенца. Теперь нам открыта дорога в любое место Советского Союза, за исключением крупных городов и прибалтийских республик.
В один из последних дней августа я подметал улицу перед нашим домом, и вдруг мне пришла в голову мысль, что нам нужно срочно выехать из Якутска в Иркутск. Когда мы получим наши выездные визы, нам гораздо легче будет уехать из Иркутска, потому что там есть прямое железнодорожное сообщение с Москвой по Транссибирской магистрали. Если останемся в Якутске, то выехать будет сложнее, и на это уйдет больше времени.
Рахиль согласилась со мной, и мы приступили к продаже дома. Покупателя нам не пришлось долго искать: он купил дом вместе с мебелью. Наша знакомая приобрела у нас кур. Мы вернули друзьям деньги, которые занимали у них на покупку дома, и у нас еще осталась сумма на дорожные расходы.
С трудностями, но нам все же удалось достать билеты на пароход из Якутска до Усть-Кута, чтобы оттуда по новой железнодорожной ветке доехать до Тайшета, а далее еще примерно девятьсот километров до Иркутска. Там предстояло жить до тех пор, пока не получим разрешение на выезд.Мы заранее постарались найти место, где сможем остановиться в Иркутске, пока найдем жилье.
Наш отъезд из Якутска стал большим и незабываемым событием. Заканчивался пятнадцатилетний период нашей депортации, и, может быть, начинался последний этап нашего пути домой.Багажа у нас было мало, и, уместившись на повозке, запряженной лошадью, мы поехали на пристань. Несколько наших друзей и знакомых пришли проводить нас. Некоторые признались, что завидуют нам. Но теперь мы были уверены, дорога открыта всем, и это вопрос времени: кто раньше, кто позже. И все наши близкие друзья, за некоторым исключением, в конце концов, уехали из Якутска, чтобы поселиться под более ясными небесами. Когда пароход отчалил, мы увидели, как друзья вынули платки из карманов и стали махать нам вслед. Многие плакали.
Нас же охватило странное, незнакомое до сих пор ощущение. Казалось невероятным, что в такую поездку мы отправились сами. Нам трудно было осознать, что теперь ни у кого не нужно спрашивать разрешения, что мы можем ехать совершенно свободно. У нас были отличные каюты, и нам все нравилось. Проплывая мимо Покровска, мы узнавали все дома. Увидели мы и наш дом, где жили последние годы и где так часто мечтали о том дне, когда будем проплывать мимо на пароходе, который увезет нас отсюда. Время покинуть Якутию и, возможно, продолжить путь на запад, наконец-то, пришло.
Иркутск...Время шло, но ничего не менялось. Наконец, в ноябре мы почувствовали, что вскоре что-то должно произойти. Когда приехали в Иркутск, мы сообщили о себе в местное отделение ОВИРа, так что они знали, как нас найти. В середине ноября оттуда пришла открытка с просьбой прийти к ним. Все наши надежды рухнули, когда в ОВИРе нам показали письмо из Москвы, в котором сообщалось об отклонении нашего заявления о получении разрешения на выезд. Это был тяжелый удар для нас. Мы надеялись, что все основные трудности уже позади. Но, видимо, СССР — не та страна, от которой можно легко освободиться. Мы были страшно разочарованы и подавлены. И когда вернулись домой, дети без слов поняли, что произошло.
Отклонение наших заявлений на получение виз означало, что в Иркутске нам, вероятно, придется задержаться надолго. Конечно, нас не покидала надежда, но мы еще разубедились в том, что борьба не закончена, и предстоит еще сделать много, пока советские органы власти выпустят нас из своих цепких рук.
Мне нужно было искать работу, и вскоре к длинному списку профессий, которые я уже приобрел, добавилась еще одна. Я стал переводчиком в научно-исследовательском институте, который специализировался на проектировании и изготовлении оборудования для химической промышленности. Мое новое место работы сокращенно называлось НИИХиммаш, такие «высокотехнологичные» аббревиатуры теперь стали широко использоваться в русском языке.
Институт находился в центре города, и на работу и с работы я ходил пешком. В институте занимались проектированием и подготовкой технической документации для строительства химических заводов. Они должны были работать на электроэнергии крупных гидростанций, которые предполагалось построить в этой части страны. Вместе с другим переводчиком я просматривал научные журналы из Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Германии. Если кто-то из руководства института проявлял интерес к какой-нибудь статье, я должен был скрупулезно перевести ее. В институте работали химики, инженеры, строители. Вскоре я освоился, и с некоторыми из них подружился.
После посещения ОВИРа стало особенно тяжело. Ведь нам казалось, что наш отъезд близок, а вышло, что нет. Снова полная неопределенность, снова нужны силы, чтобы выдержать новые испытания и не потерять надежду. И опять у меня появилось сомнение, сможем ли мы выбраться. После стольких лет жизни в Сибири мы были измождены и психологически, и физически.
Спустя некоторое время после получения отказа на выдачу виз, я села и написала письмо в посольство, чтобы узнать, что произошло и что нам теперь делать.Естественно, мы пытались догадаться о возможных причинах отказа в выдаче виз. Ведь в ОВИРе нам никто не объяснил этих причин, да и мы в этой организации не стали интересоваться: бесполезно. Только после приезда в Данию мы узнали о событиях в Венгрии и о том, что критика датским правительством вторжения советских войск в Венгрию не понравилась Москве. Ухудшение международного климата, последовавшего за венгерской драмой, и стало косвенной причиной второго отказа в получении выездных виз.
Зима в Иркутске не такая, как в Якутске, даже если температура опускалась до минус двадцати — сорока градусов. В течение всей зимы было много солнечных дней, а уже в начале февраля солнце пригревало так хорошо, что стали оттаивать наросты льда на оконных стеклах. Вода стекала на подоконник и грозила протечь на пол. Способ, которым пользовались в Якутии, чтобы этого не случилось, заключался в следующем: на всю длину подоконника клали свернутую жгутом полоску ткани. На каждую сторону подоконника подвешивалась бутылка; в эти бутылки опускали концы жгута, который собирал воду. Бутылки опорожняли по мере наполнения. Эта простая, но эффективная дренажная система являлась предвестником приближающейся весны.
Чтобы наверняка купить что-нибудь в продовольственном магазине, приходилось подниматься с постели очень рано и вставать в очередь задолго до его открытия. Тогда могло повезти, и можно было купить молоко, масло, яйца, а если уж совсем везло, то и мороженого китайского цыпленка. В то время отношения между Советским Союзом и Китаем были тесные и дружественные. В разных институтах Иркутска училось много китайских студентов.
Двадцать восьмое мая 1957 года. Обычный день нашей будничной жизни.Почтальон обычно приходил около десяти часов, но не было еще и девяти, когда через кухонное окно я заметила, что он идет к нашему дому, и у него нет его обычной сумки. Оказалось, что это почтальон, который разносит только телеграммы.
В телеграмме датского посольства сообщалось, что всей семье Рахлиных разрешено получить выездные визы, и теперь нам нужно связаться с советскими властями в Иркутске, чтобы выполнить необходимые формальности....
Новые впечатления запоминаются надолго. В датском посольстве у нас таких впечатлений было много. Во-первых, нас спросили, не хотим ли мы посмотреть телевизор. До сих пор никто из нас телевизора не видел, и нас всех интересовало, что это такое. Включили программу новостей, и я помню наше изумление, когда на маленьком экране появился советский руководитель Никита Хрущев. В посольстве нас пригласили на ужин, где подавали датскую еду, датское пиво и напитки. Сервировка стола — красивые тарелки, бокалы, столовые приборы — произвела на нас огромное впечатление. Баночное пиво мы тоже видели впервые. А когда дети, на все смотревшие с таким удивлением, что глаза у них вылезали из орбит, побывали в ванной и туалете, снабженном туалетной бумагой, то не могли сдержать смеха — им все показалось сказочным и очень забавным.
Перед отъездом некоторые работники посольства признались, что они нервничали по поводу нашего приезда, потому что понятия не имели, что мы за люди, поскольку у них уже были довольно неприятные впечатления о других гостях посольства. До нашего приезда, не зная нас, они боялись, что приедут какие-нибудь сибирские дикари. Они рассказывали нам о своих страхах с улыбками и в извиняющейся манере и, вместе с тем, с явным сочувствием к нам. Мы уезжали из посольства, поблагодарив их за помощь и поддержку, которую они нам оказывали долгие годы, и за их гостеприимство в Москве. На вокзал мы приехали задолго до отправления поезда. Получив багаж, сели в вагон, готовые к следующему этапу нашей поездки.
В поезде Москва — Хельсинки у нас были хорошие места, и через десять часов, на следующее утро состав пришел в Ленинград. В городе на Неве он простоял пятнадцать-двадцать минут и отправился дальше, в пограничный город Выборг, который до 1940 года был финским городом Виипури. Когда мы приехали в Выборг, в поезде осталось всего двадцать пассажиров, направлявшихся в Хельсинки.
В Выборге состав простоял почти два часа. Весь наш багаж тщательно просмотрели. Таможенники прощупывали даже швы на одежде, проверяя, не зашито ли в них что-нибудь. Перелистали все книги... Это была наша последняя встреча с советскими официальными органами, которая, конечно, напомнила нам о первых обысках в нашем доме в Кибартае перед депортацией. Но это было так давно, что сейчас, уже привыкшие к таким действиям, мы почти не реагировали на неприятные манеры таможенников. Мы были счастливы, что все это скоро закончится, и что уже никогда больше не будет в нашей жизни такого унижения.
С самого начала нашей поездки я твердила себе, что пока мы не пересечем границу, я не поверю в наше освобождение. За шестнадцать лет в Сибири я научилась не принимать сразу все за чистую монету. Особенно тогда, когда имела дело с официальными советскими властями. Разочарования многих лет и постоянная неуверенность в будущем сопровождавшая нас все эти годы, приучили меня крайне скептически относиться ко всему официальному. К тому же в прошлом мы не раз слышали о том, как обманывали людей в таких же обстоятельствах, чтобы не дать им уехать из страны в самый последний момент. Мы не знали, было ли все это правдой, но этого было достаточно, чтобы сомнения терзали меня. До тех пор, пока мы не пересекли границу.
Наша первая беседа с пассажирами состоялась прямо на палубе, как только корабль вышел из Хельсинки. С пожилой супружеской парой из Швеции мы говорили сначала о погоде, о Хельсинки, о поездке в Копенгаген. После этих вступительных фраз мужчина сказал, что он сразу догадался, что мы из Советского Союза. Мы не могли понять, почему, поскольку не замечали большой разницы между нами и пассажирами корабля: мы и одеты в западную одежду, которую нам прислали родственники, и лица вполне цивилизованные, и о чем вокруг говорят — понимаем. Однако мужчина улыбнулся и сказал, что дело не в одежде, а в манере разговора друг с другом, по которой он и понял, откуда мы приехали. Он заметил, что перед тем, как начать говорить, мы оба оглядываемся. Мы не могли сдержать улыбки и в ответ на его проницательное замечание сказали, что, возможно, будет нелегко избавиться от плохой привычки, которая стала почти рефлексом за шестнадцать лет жизни в Сибири.
Итак, наша поездка заканчивалась. В общей сложности в пути мы находились 129 дней. А с 14 июня 1941 года, когда вооруженные люди погрузили нас в Кибартае в кузов грузовика, и до 22 июля 1957 года, когда мы самостоятельно приехали в Копенгаген, мы в общей сложности покрыли расстояние, равное двадцати пяти тысячам километрам. За шестнадцать лет у нас было двадцать разных жилищ, мы жили в шести разных местах Сибири. Да, нетрудно оценить все, что можем измерить, в цифрах. Но как и с какими мерками подойти к тому, что никакими цифрами не измеряется? Что депортация сделала с нами? Мне теперь сорок восемь лет, Израэлю — пятьдесят. Как оценить эти шестнадцать лет, которые составили треть всей нашей жизни? Какое они оказали воздействие на нас? Что мы упустили за эти годы и что приобрели? Мы не знали ответов на эти вопросы, которые снова и снова возникали. Понять все, что с нами случилось, и сделать оценку всего в правильном контексте, — на все это нужно время.
Несомненно, мы многому научились за время нашей бурной жизни в Сибири. Это были и горькие, и полезные уроки. Мы узнали о жизни такое, что при других обстоятельствах узнать бы никогда не смогли. И, несмотря на всю горечь и трагизм депортации, мы пережили светлые и счастливые часы, и у нас было немало радости. У нас появились друзья, и наша дружба будет длиться вечно, даже если мы никогда не увидимся с ними вновь.
Теперь мы оказались в начале нового переходного периода. Впервые за шестнадцать лет мы решали и выбирали сами. И именно этот переход мы ждали каждый день, если не каждый час. И сейчас он настает, и мы должны собр
Летний лагерь находился примерно в тринадцати километрах от Покровска в прекрасном месте, окруженном тайгой и озерами. В Советском Союзе каждый ребенок имел возможность поехать в летний лагерь. Везде по стране были так называемые пионерские лагеря, где дети могли провести несколько недель под присмотром учителей и вожатых. Там дети ходили в походы, занимались в разных кружках, спортом и другими видами полезной деятельности, а также слушали лекции с непременным политико-идеологическим уклоном.
В лагере примерно пятьдесят учеников и трое учителей. Кроме того, директор, повар и я. Главная моя задача: получать финансирование и обеспечивать лагерь продуктами. Я должен следить за тем, как мы расходуем средства, не превышаем ли бюджет, выделенный лагерю, а также за тем, чтобы не использовали больше продуктов, чем это определено инструкциями. Количество продуктов на каждое приготовление пищи было расписано в мельчайших деталях.
Утром на завтрак детям давали оладьи. С вечера для их приготовления я выдавал необходимое количество муки и масла. Через несколько дней директор спросила меня, сколько масла я выдал повару на приготовление оладий. Я ответил: столько, сколько предписано. Директор очень удивилась и сказала, что она не понимает, почему каждый день оладьи пригорают. Она попросила меня выдавать повару необходимые продукты утром, а не вечером. В результате я должен был вставать в шесть часов утра каждый день. Кроме того, в помощь к повару выделили еще двух старших учеников. После этого оладьи пригорать перестали. За детьми был хороший уход, и условия жизни в лагере можно назвать неплохими для такого удаленного уголка Сибири.
В конце сезона всех детей взвешивали. Главная польза от пребывания в лагере выражалась в килограммах и граммах. Мальчиков и девочек ставили на весы в первый день приезда на отдых. Теперь дирекция хотела узнать, насколько они поправились. Совершенно определенно, что у лагеря был свой план по весу детей, который следовало выполнить. Результаты оказались удовлетворительными. Дети поправились. Что усердными взрослыми и было запланировано.
После войны количество учащихся в нашей школе-интернате резко увеличилось. Поэтому стали пристраивать еще одно здание, чтобы всех расселить. В 1950 году строительство закончилось, и ввод в строй нового корпуса решили отметить с особой торжественностью.
На открытие пригласили всех партийных начальников и других важных персон из Покровска и близлежащих поселков. Не знаю, по какой причине, но секретарь парторганизации школы попросил меня произнести главную речь на вечере от лица преподавательского коллектива школы. Я не смог отказаться и, поблагодарив его за доверие, стал готовиться к речи. Нужно было быть очень осторожным, чтобы не сказать такого, что могло быть неправильно истолковано, не забыть поблагодарить партию, государство и, прежде всего, Сталина за проявляемую ими заботу. При составлении таких речей необходимо было придерживаться и других правил, соблюдая которые можно избежать неприятностей. Я начал и закончил свое выступление, воздав дань и поблагодарив несравненного руководителя и правителя страны Иосифа Виссарионовича Сталина. Мое выступление просто не могло быть неудачным, и, действительно, его хорошо, с аплодисментами приняли. Все встали и подняли тост за Сталина и за нашу школу. В то время существовала традиция после тостов петь песни. Люди чокались стаканами, наполненными водкой, и с воодушевлением пели:
"Выпьем за Родину,Выпьем за Сталина, Выпьем И снова нальем!" Эта песня звучала до поздней ночи. Пели ее и весной 1951 года, когда у нас в школе состоялся вечер в честь ее первых выпускников. Во время войны наша школа была восьмилеткой, а после войны в ней стало десять классов. И вот в 1951 году состоялся первый выпуск десятиклассников. Конечно, это большое событие следовало хорошо отметить.
Для организации праздничного вечера создали комитет, в состав которого входил и я. Одна из важных обязанностей комитета: собрать денежные средства для проведения вечера, а также на подарки нашим выпускникам, которые бы напоминали им о том, что они являются первыми выпускниками средней школы Покровска. Закупили большое количество еды, вина и водки. И учителя, и ученики, и помощники несколько дней занимались приготовлениями. Все говорило за то, что торжество состоится грандиозное. Должен сказать: оно действительно состоялось. Тосты, здравицы, песни, овации не кончались. Все много пили и ели. Учеников отправили домой в полночь, а учителя и приглашенные гости продолжали празднество до четырех часов утра.
В конце каждого года организовывались курсы повышения квалификации. Однажды летом и меня послали в Якутск на курсы повышения квалификации преподавателей иностранных языков. В план занятий включили цикл лекций по западной литературе, которые читал скромный якутский библиотекарь.
Всех западных авторов разделили на две группы. Позитивно относящиеся к Советскому Союзу — прогрессивные мастера слова, а все другие — реакционные и, стало быть, никакие не мастера. Анна Зегерс, Мартин Андерсен Нексе, Говард Фаст и Эптон Синклер были отнесены к прогрессивным писателям. Список реакционных не оглашался...
...мне предстояло пройти еще одно и испытание...В очень скромной гостинице, где нас разместили, я оказался в номере с тремя партийными работниками, которые тоже приехали в Якутск на курсы. В течение двух недель я почти не общался с ними. И в последний вечер, уставший, я улегся в постель до их возвращения и уснул. Посреди ночи меня разбудили громкие голоса и звон стаканов. Партийные работники отмечали окончание курсов, как было принято, обильным возлиянием. Они сидели за маленьким столом. На нем стояли три бутылки водки, две из которых были уже опустошены. Когда они увидели, что я проснулся, то сразу же предложили мне присоединиться и выпить.
Я тут же пожалел, что проявил неосторожность, показав, что проснулся. Я прекрасно знал: самое плохое, что можно сделать русскому — отказаться выпить с ним стакан водки. Это означало оскорбление и проявление неуважения. Однако мне вовсе не хотелось пить такой крепкий напиток в такое время суток, и я попытался отказаться, говоря, что должен спать и что пусть они продолжают, не обращая на меня внимание. Но не тут-то было. Наконец, они сжалились и пошли на компромисс: я остаюсь в постели, но стакан водки выпиваю. Стакан оказался граненым чайным стаканом вместимостью 200 граммов, который они наполнили водкой почти до краев. Мы чокнулись и под возглас «До дна!» я так же, как и мои компаньоны, залпом выпил и упал в постель. На следующее утро похмелье было ужасным. До сих пор это мой личный рекорд по питью водки ночью и залпом.
В 1950 году я впервые стал классным руководителем. За эту работу мне доплачивали, но в то же время появилось много новых обязанностей и заданий. По крайней мере два раза в год классный руководитель в обязательном порядке посещал своих учеников на дому, чтобы наладить связь с родителями, познакомиться с условиями их жизни и благосостоянием. О каждом таком посещении нужно было писать отчеты, описывая взаимоотношения в семье ученика, а потом отчитываться на учительском собрании. Кроме того, каждую неделю классный руководитель устраивал классное собрание для обсуждения успеваемости учеников, их прилежания или провинностей, о которых докладывалось директору школы.
В моем классе училась дочь местного начальника НКВД Федотова. И так же, как и всех других, я должен был обследовать и их семью, познакомиться с родителями. Сложилась несколько необычная ситуация, и я шел к Федотовым со смешанными чувствами. Я думал, что главному человеку в этой семье вряд ли понравится, что спецпоселенец занимается обучением и воспитанием его дочери. Однако мои визиты прошли без каких-либо трений, и родители высказали удовлетворение успехами Нины в школе.
Покровск гораздо лучше Якутска. Там нет болот и густых туманов. Климат тоже суровый, но более здоровый. ..Если наши предчувствия и не обманут нас, то изменения будут идти очень медленно. Даже несмотря на то, что Сталин умер, дух его жив и будет жить еще долгие годы. И доказательство этому мы получили спустя всего пять недель после траурного сообщения Левитана.
Министерство просвещения Якутской АССР ПРИКАЗ №7-109 Якутск 10 апреля 1953 года
Об укомплектовании школ Орджоникидзевского района учительскими кадрами на 1953-1954 учебный год
По окончании текущего учебного года и истечении сроков очередных отпусков произвести следующие назначения, перемещения и увольнения учителей: Пункт 27 :Освободить от учительской работы, как несоответствующих:
1. Рахлина Израэля Семеновича, учителя иностранного языка Покровской школы. \ Министр Просвещения Якутской АССР З. Саввин \ Заверяю: Заведующий Орджоникидзевским РайОНО П. Скрябин
Получив этот приказ, я несколько раз перечитал его, пока сообразил, о чем идет речь. Однако самого главного я так и не смог понять: почему меня увольняют, и что означает формулировка «как несоответствующий»?
Я проработал в Покровской школе шесть лет, ни разу не получив упрека или выговора ни от директора, ни от секретаря партийной организации. У меня не было никаких сомнений, что все довольны мной и моей работой. Более того, атмосфера вокруг нас успокоилась настолько, что после двенадцати лет депортации я начал верить в то, что нас, наконец-то, оставят в покое, и мы будем жить на равных правах с другими советскими гражданами. Но, очевидно, такого не должно было быть.
Я мучительно размышлял, что все это могло означать. И пришел к выводу, что, скорее всего, мое увольнение — последний привет нам от Сталина. Никаких других причин уволить меня, кроме новой волны политического преследования ненадежных элементов, невозможно было придумать. Эта кампания началась еще тогда, когда Отец и Учитель был жив, и, в первую очередь, была направлена против людей еврейского происхождения. Но поскольку мы жили далеко от Москвы, то кампания в пути задержалась, и приказ о моем увольнении пришел с опозданием.
И снова мы оказались в критическом положении. У нас опять возникли финансовые трудности. Ведь если снова устроиться работать бухгалтером, то зарплата будет в половину меньше той, которую получал учитель. Но другого выхода не было. Шнеур заканчивал десятый класс в мае. Он собирался поступать в институт в Якутске, и только на стипендию, без нашей поддержки, он не сможет учиться. Мы обсудили сложившуюся ситуацию и пришли к выводу, что должны попытаться вернуться в Якутск, поскольку там найти работу значительно легче, да и Шнеур сможет жить дома. Но легко сказать — трудно сделать. Начиналась длинная и трудная процедура получения разрешения переехать в Якутск.
...Мебели у нас было немного, а всю одежду, кухонные принадлежности и другие домашние вещи положили в сундук и чемоданы. Еще мы увозили восемь мешков картошки и, конечно же, курятник с курами. Мы так привыкли к курам, что и не думали расставаться с ними.
В этот период перемен в нашей жизни мы заново начали оценивать все происшедшее с нами. Итак, нас сослали двенадцать лет назад, девять из них мы прожили в Покровске. Что можно сказать о прожитых там годах? С большей частью людей, с которыми мы встретились, нам было хорошо, и неизвестно, как бы все сложилось, если бы все эти годы мы жили в каком-то другом месте. В Покровске все-таки у нас была нормальная, относительно стабильная жизнь. И даже несмотря на различные затруднения, мы справлялись с ними и выжили. Так или иначе, там мы чувствовали себя более защищенными, чем где-либо за все время нашей депортации. Возможно, потому, что Покровск находился далеко, но главное потому, что люди там были хорошие и помогали нам. Этот бедный маленький город в сибирской глуши навсегда останется в наших сердцах. И сыночек наш, ставший лучиком солнечного света для всех нас в самые мрачные и темные времена, родился там и прожил первые шесть лет своей жизни.
Отъезд из Покровска ассоциировался у нас с неуверенностью и неопределенностью, поскольку мы не знали, где нам предстоит жить в Якутске, да и вообще, что будет с нами. Я все время задавала себе вопрос: как долго еще нам предстоит переезжать с места на место, пока не закончатся наши испытания, и когда, наконец, мы сможем уехать в Данию?
Я начал искать работу. Девятилетний опыт поисков, находок, потерь и разочарований подсказывал мне, что нужно первым делом отправиться в Министерство образования и выяснить, могу ли я где-нибудь получить место учителя. Оказалось, что не могу: вакансий нет.
При всем своем богатом опыте трудоустройства, я не переставал удивляться непредсказуемости системы: в апреле меня вдруг уволили, как «несоответствующего», а уже в сентябре я снова стал «соответствующим». Какое «великое чудо» за этим стояло?
Вскоре мне предложили работу бухгалтера в Якутторге — государственной организации, координирующей всю розничную торговлю в городе. Я стал бухгалтером в учебном отделе, в котором среди прочего готовили продавцов, кассиров, складских работников и ресторанный персонал. В то время в Советском Союзе еще не было ремесленных училищ, их заменяли такие вот «специальные курсы профессиональной подготовки».
А через несколько недель мне предложили вести уроки математики с использованием выдающегося знакомого с Алтая вычислительного инструмента — деревянных счетов. Когда я приехал в Сибирь, я даже не знал, как пользоваться такими счетами, но вскоре научился, и вот теперь мог уже и других учить.
Когда начался новый учебный год, я получил место учителя немецкого языка в школе №8. Иногда я подрабатывал еще в двух школах, подменяя учителей. Кроме того, вел занятия в лесном институте, преподавал в вечерней школе несколько раз в неделю и, наконец, давал частные уроки. Частные уроки я давал сыновьям и дочерям партийных работников и государственных служащих высокого ранга, которым не нравились плохие оценки их чад в школе, и они надеялись, что репетитор поможет поднять уровень знаний этих чад настолько, что все они станут самыми лучшими учениками в классе.
Я вынужден был так много, тяжко и разнообразно работать лишь по одной причине: чтобы мы могли сводить концы с концами. Зарплата учителя маленькая, и на одну зарплату прожить невозможно.
Через год после переезда в дом нам предложили его купить. Надо сказать, что дом в Якутске, конечно, можно было купить, но лишь при условии, что его площадь не превышает сто пятьдесят квадратных метров. Меньше можно, а больше нельзя. И только один. Больше одного собственного дома семье не разрешалось иметь.
продавец просил за него вполне разумную цену — пятнадцать тысяч рублей наличными. У нас — около двух тысяч. В банке или где-то еще кредит взять невозможно. Так что деньги можно только одолжить. Узнав о том, что мы решили купить дом, но из-за финансовых трудностей сделка под угрозой, наши хорошие друзья собрали недостающие тринадцать тысяч. Впрочем, они их не собирали. Они кропотливо годами копили эти деньги для себя, но, когда узнали, что нам нужна помощь, отдали нам все свои сбережения.
Став полноправными владельцами дома, мы сразу начали приводить его в порядок. Что могли, то делали сами, а остальное — рабочие. Они сложили новую печь на кухне и соорудили новые завалинки — вдоль наружных стен примерно в метр высотой вбили балки таким образом, что между ними и стенами образовалось пустое пространство, которое заполнили землей. Отличная теплоизоляция! Сгнившие старые балки убрали, и снаружи дом заново отделали. Цемента или цементного раствора для покрытия стен не было, поэтому применили старинный местный способ. Стены обмазали смесью из глины, конского навоза и небольшого количества соломы. Получилось отлично. После этого весь дом снаружи побелили, и он приобрел приятный вид.
С финансовой точки зрения, в Якутске нам стало значительно лучше, чем в предыдущие годы. У нас не было ничего лишнего, но тем не менее наше материальное положение укрепилось. Мы продолжали получать посылки из Швеции и Дании, и они существенно пополняли наши денежные ресурсы. Подержанную одежду, присланную из Европы, мы продавали прямо у нас дома или ходили на барахолку, располагавшуюся за городом и работавшую по воскресениям.
Однажды в 1955 году меня вызвали в НКВД, где офицер сказал, что моя депортация закончилась: мой статус спецпоселенца отменен...
За несколько лет многие ссыльные свели счеты с жизнью. Далеко не каждый имел достаточный запас сил, чтобы продолжать жить, и зачастую самоубийство оказывалось единственным выходом. Случалось и так, что люди переступали высокие этические нормы. НКВД всегда высматривал тех, кто пошел бы на то, чтобы сотрудничать с ним и информировать обо всем, что происходит в среде депортированных: о чем говорят, что планируют. Все знали, что НКВД пытался заманить людей или путем обещаний, или с помощью угроз. Некоторые поддавались такому давлению и соглашались быть информаторами. Они принесли много горя своим друзьям и знакомым, которых они сдали всемогущему ведомству. Людей осудили, и долгие годы они провели либо в исправительно-трудовых лагерях, либо в тюрьмах.
Из-за жизни в таком суровом климате у некоторых возникали различные заболевания, в том числе и психические. После длительного периода акклиматизации люди, казалось, привыкали к суровым зимам и резким переменам в межсезонье. Но с течением лет становилось все труднее справляться с этим, как будто в организме истощались резервы.
После четырнадцати лет жизни в Сибири наши силы тоже, казалось, были уже на исходе, и мы все труднее переживали холодную погоду. Когда температура опускалась ниже сорока градусов мороза, мы оба с трудом выходили на улицу — болело сердце, тяжело становилось дышать. Зима 1955 — 1956 годов оказалась особенно суровой, и мы с огромным нетерпением ждали лета и теплой погоды. О событиях, происходящих в мире, мы узнавали из сообщений радио и из газет. Редко, когда кому-то из наших друзей удавалось на коротких волнах поймать сообщения зарубежной радиостанции.. Послушать иностранные радиостанции было не так-то просто. Их глушили
В первых числах марта 1956 года мы услышали по радио, что датская правительственная делегация во главе с премьер-министром Х.К. Хансеном прибудет с официальным визитом в Москву. К тому времени наша переписка с родственниками из Дании стала регулярной. Мы часто писали друг другу, и по письмам из Копенгагена я знала, что моя семья обратилась к правительству Дании с просьбой помочь нам получить разрешение на выезд. Они пытались получить для нас такое разрешение, чтобы мы хотя бы по туристической визе могли приехать навестить их. Мы не слишком оптимистично были настроены по поводу того, что попытки моей семьи приведут к каким-то положительным результатам, но известие о визите премьер-министра Хансена вселило в нас новую надежду.
Через два дня мы получили длинную телеграмму из посольства Дании в Москве. Посольство информировало нас о том, что вопрос о нашем выезде обсуждался на самом высоком уровне во время недавнего визита премьер-министра Хансена в Москву. Советская сторона засвидетельствовала, что положительно рассмотрит наше заявление о разрешении на выезд. Поэтому посольство рекомендовало нам немедленно обратиться за получением этого разрешения и просило информировать о том, как пойдут дела.
Датской делегации удалось убедить советских руководителей. Они пообещали, что нам разрешат выехать из страны, но наш горький опыт показывал, что много, очень много времени может пройти со дня получения обещания до его выполнения. ,
Сначала мы пошли в ОВИР, организацию, занимающуюся выдачей разрешений и виз для выезжающих за границу. Нам выдали кипу длинных анкет, которые предстояло заполнить, подробно отвечая на вопросы о нашей жизни, образовании, о поездках, о членстве в партийных, культурных или спортивных организациях. Так же подробно мы отвечали на вопросы о наших родственниках, кто они и где живут.
Шнеур уже несколько лет был членом ВЛКСМ. Как и другие, комсомольцем он стал автоматически. У тех, кто отказывался вступать, могли возникнуть неприятности — вплоть до отчисления из института.
Комсомольцы — авангард молодежи. Они активно поддерживали генеральную линию партии и принимали участие во всех ее делах. Например, в их помощи всегда нуждался сельскохозяйственный сектор, особенно в период уборки урожая, когда комсомольцы отправлялись в колхозы помогать убирать урожай. После первой своей поездки в колхоз Шнеур рассказывал нам, в какой тесноте они жили в грязной вонючей юрте. Каждый день с утра до вечера они работали в поте лица, собирая картошку. А колхозники не работали, считая, что, пока студенты «пашут», они могут отдыхать.
На следующее лето Шнеур решил остаться дома и не пришел в комитет комсомола, когда студентов отправляли в колхоз. Один из секретарей комсомола приходил к нам несколько раз, но Шнеура не застал. Он устроился помощником воспитателя в пионерский лагерь, хорошо там поработал, и когда летние каникулы закончились, получил письменную благодарность от комсомольской организации лагеря. Вскоре начались занятия в институте, и на комсомольском собрании один из секретарей остро критиковал Шнеура зато, что тот подвел своих товарищей, не поехав работать в колхоз. Шнеур спокойно его выслушал, а затем отдал секретарю благодарственное письмо из пионерского лагеря и попросил его прочитать это письмо вслух. Больше никаких выговоров по комсомольской линии у Шнеура не было.
Постепенно почти все сосланные из Литвы собрались в Якутске. И сложилась обширная еврейская община. Мы часто собирались вместе, праздновали Шабат и другие еврейские праздники. Мы много говорили о том, что вот-вот что-то должно произойти и как все эти перемены отразятся на нашем положении. Наши анкеты, заявления и рекомендательные письма с работы необходимо было представить в ОВИР вместе с восемью фотографиями каждого члена семьи. Мы немедленно заполнили все заявления-анкеты, ответили на все вопросы и все сфотографировались. Китайская пословица гласит: «Даже самая длинная поездка начинается с первого шага». Для нас первым шагом была сдача всех бумаг, документов и фотографий в ОВИР.
Мы мало кому рассказывали о своих планах. Только наши самые близкие друзья знали о них. Мы понимали, что пока нам выдадут разрешения на выезд, пройдет много времени, и рассчитывали остаться в Якутске до окончания школьного года.
первый положительный результат: с Рахиль сняли статус спецпоселенца. Теперь нам открыта дорога в любое место Советского Союза, за исключением крупных городов и прибалтийских республик.
В один из последних дней августа я подметал улицу перед нашим домом, и вдруг мне пришла в голову мысль, что нам нужно срочно выехать из Якутска в Иркутск. Когда мы получим наши выездные визы, нам гораздо легче будет уехать из Иркутска, потому что там есть прямое железнодорожное сообщение с Москвой по Транссибирской магистрали. Если останемся в Якутске, то выехать будет сложнее, и на это уйдет больше времени.
Рахиль согласилась со мной, и мы приступили к продаже дома. Покупателя нам не пришлось долго искать: он купил дом вместе с мебелью. Наша знакомая приобрела у нас кур. Мы вернули друзьям деньги, которые занимали у них на покупку дома, и у нас еще осталась сумма на дорожные расходы.
С трудностями, но нам все же удалось достать билеты на пароход из Якутска до Усть-Кута, чтобы оттуда по новой железнодорожной ветке доехать до Тайшета, а далее еще примерно девятьсот километров до Иркутска. Там предстояло жить до тех пор, пока не получим разрешение на выезд.Мы заранее постарались найти место, где сможем остановиться в Иркутске, пока найдем жилье.
Наш отъезд из Якутска стал большим и незабываемым событием. Заканчивался пятнадцатилетний период нашей депортации, и, может быть, начинался последний этап нашего пути домой.Багажа у нас было мало, и, уместившись на повозке, запряженной лошадью, мы поехали на пристань. Несколько наших друзей и знакомых пришли проводить нас. Некоторые признались, что завидуют нам. Но теперь мы были уверены, дорога открыта всем, и это вопрос времени: кто раньше, кто позже. И все наши близкие друзья, за некоторым исключением, в конце концов, уехали из Якутска, чтобы поселиться под более ясными небесами. Когда пароход отчалил, мы увидели, как друзья вынули платки из карманов и стали махать нам вслед. Многие плакали.
Нас же охватило странное, незнакомое до сих пор ощущение. Казалось невероятным, что в такую поездку мы отправились сами. Нам трудно было осознать, что теперь ни у кого не нужно спрашивать разрешения, что мы можем ехать совершенно свободно. У нас были отличные каюты, и нам все нравилось. Проплывая мимо Покровска, мы узнавали все дома. Увидели мы и наш дом, где жили последние годы и где так часто мечтали о том дне, когда будем проплывать мимо на пароходе, который увезет нас отсюда. Время покинуть Якутию и, возможно, продолжить путь на запад, наконец-то, пришло.
Иркутск...Время шло, но ничего не менялось. Наконец, в ноябре мы почувствовали, что вскоре что-то должно произойти. Когда приехали в Иркутск, мы сообщили о себе в местное отделение ОВИРа, так что они знали, как нас найти. В середине ноября оттуда пришла открытка с просьбой прийти к ним. Все наши надежды рухнули, когда в ОВИРе нам показали письмо из Москвы, в котором сообщалось об отклонении нашего заявления о получении разрешения на выезд. Это был тяжелый удар для нас. Мы надеялись, что все основные трудности уже позади. Но, видимо, СССР — не та страна, от которой можно легко освободиться. Мы были страшно разочарованы и подавлены. И когда вернулись домой, дети без слов поняли, что произошло.
Отклонение наших заявлений на получение виз означало, что в Иркутске нам, вероятно, придется задержаться надолго. Конечно, нас не покидала надежда, но мы еще разубедились в том, что борьба не закончена, и предстоит еще сделать много, пока советские органы власти выпустят нас из своих цепких рук.
Мне нужно было искать работу, и вскоре к длинному списку профессий, которые я уже приобрел, добавилась еще одна. Я стал переводчиком в научно-исследовательском институте, который специализировался на проектировании и изготовлении оборудования для химической промышленности. Мое новое место работы сокращенно называлось НИИХиммаш, такие «высокотехнологичные» аббревиатуры теперь стали широко использоваться в русском языке.
Институт находился в центре города, и на работу и с работы я ходил пешком. В институте занимались проектированием и подготовкой технической документации для строительства химических заводов. Они должны были работать на электроэнергии крупных гидростанций, которые предполагалось построить в этой части страны. Вместе с другим переводчиком я просматривал научные журналы из Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Германии. Если кто-то из руководства института проявлял интерес к какой-нибудь статье, я должен был скрупулезно перевести ее. В институте работали химики, инженеры, строители. Вскоре я освоился, и с некоторыми из них подружился.
После посещения ОВИРа стало особенно тяжело. Ведь нам казалось, что наш отъезд близок, а вышло, что нет. Снова полная неопределенность, снова нужны силы, чтобы выдержать новые испытания и не потерять надежду. И опять у меня появилось сомнение, сможем ли мы выбраться. После стольких лет жизни в Сибири мы были измождены и психологически, и физически.
Спустя некоторое время после получения отказа на выдачу виз, я села и написала письмо в посольство, чтобы узнать, что произошло и что нам теперь делать.Естественно, мы пытались догадаться о возможных причинах отказа в выдаче виз. Ведь в ОВИРе нам никто не объяснил этих причин, да и мы в этой организации не стали интересоваться: бесполезно. Только после приезда в Данию мы узнали о событиях в Венгрии и о том, что критика датским правительством вторжения советских войск в Венгрию не понравилась Москве. Ухудшение международного климата, последовавшего за венгерской драмой, и стало косвенной причиной второго отказа в получении выездных виз.
Зима в Иркутске не такая, как в Якутске, даже если температура опускалась до минус двадцати — сорока градусов. В течение всей зимы было много солнечных дней, а уже в начале февраля солнце пригревало так хорошо, что стали оттаивать наросты льда на оконных стеклах. Вода стекала на подоконник и грозила протечь на пол. Способ, которым пользовались в Якутии, чтобы этого не случилось, заключался в следующем: на всю длину подоконника клали свернутую жгутом полоску ткани. На каждую сторону подоконника подвешивалась бутылка; в эти бутылки опускали концы жгута, который собирал воду. Бутылки опорожняли по мере наполнения. Эта простая, но эффективная дренажная система являлась предвестником приближающейся весны.
Чтобы наверняка купить что-нибудь в продовольственном магазине, приходилось подниматься с постели очень рано и вставать в очередь задолго до его открытия. Тогда могло повезти, и можно было купить молоко, масло, яйца, а если уж совсем везло, то и мороженого китайского цыпленка. В то время отношения между Советским Союзом и Китаем были тесные и дружественные. В разных институтах Иркутска училось много китайских студентов.
Двадцать восьмое мая 1957 года. Обычный день нашей будничной жизни.Почтальон обычно приходил около десяти часов, но не было еще и девяти, когда через кухонное окно я заметила, что он идет к нашему дому, и у него нет его обычной сумки. Оказалось, что это почтальон, который разносит только телеграммы.
В телеграмме датского посольства сообщалось, что всей семье Рахлиных разрешено получить выездные визы, и теперь нам нужно связаться с советскими властями в Иркутске, чтобы выполнить необходимые формальности....
Новые впечатления запоминаются надолго. В датском посольстве у нас таких впечатлений было много. Во-первых, нас спросили, не хотим ли мы посмотреть телевизор. До сих пор никто из нас телевизора не видел, и нас всех интересовало, что это такое. Включили программу новостей, и я помню наше изумление, когда на маленьком экране появился советский руководитель Никита Хрущев. В посольстве нас пригласили на ужин, где подавали датскую еду, датское пиво и напитки. Сервировка стола — красивые тарелки, бокалы, столовые приборы — произвела на нас огромное впечатление. Баночное пиво мы тоже видели впервые. А когда дети, на все смотревшие с таким удивлением, что глаза у них вылезали из орбит, побывали в ванной и туалете, снабженном туалетной бумагой, то не могли сдержать смеха — им все показалось сказочным и очень забавным.
Перед отъездом некоторые работники посольства признались, что они нервничали по поводу нашего приезда, потому что понятия не имели, что мы за люди, поскольку у них уже были довольно неприятные впечатления о других гостях посольства. До нашего приезда, не зная нас, они боялись, что приедут какие-нибудь сибирские дикари. Они рассказывали нам о своих страхах с улыбками и в извиняющейся манере и, вместе с тем, с явным сочувствием к нам. Мы уезжали из посольства, поблагодарив их за помощь и поддержку, которую они нам оказывали долгие годы, и за их гостеприимство в Москве. На вокзал мы приехали задолго до отправления поезда. Получив багаж, сели в вагон, готовые к следующему этапу нашей поездки.
В поезде Москва — Хельсинки у нас были хорошие места, и через десять часов, на следующее утро состав пришел в Ленинград. В городе на Неве он простоял пятнадцать-двадцать минут и отправился дальше, в пограничный город Выборг, который до 1940 года был финским городом Виипури. Когда мы приехали в Выборг, в поезде осталось всего двадцать пассажиров, направлявшихся в Хельсинки.
В Выборге состав простоял почти два часа. Весь наш багаж тщательно просмотрели. Таможенники прощупывали даже швы на одежде, проверяя, не зашито ли в них что-нибудь. Перелистали все книги... Это была наша последняя встреча с советскими официальными органами, которая, конечно, напомнила нам о первых обысках в нашем доме в Кибартае перед депортацией. Но это было так давно, что сейчас, уже привыкшие к таким действиям, мы почти не реагировали на неприятные манеры таможенников. Мы были счастливы, что все это скоро закончится, и что уже никогда больше не будет в нашей жизни такого унижения.
С самого начала нашей поездки я твердила себе, что пока мы не пересечем границу, я не поверю в наше освобождение. За шестнадцать лет в Сибири я научилась не принимать сразу все за чистую монету. Особенно тогда, когда имела дело с официальными советскими властями. Разочарования многих лет и постоянная неуверенность в будущем сопровождавшая нас все эти годы, приучили меня крайне скептически относиться ко всему официальному. К тому же в прошлом мы не раз слышали о том, как обманывали людей в таких же обстоятельствах, чтобы не дать им уехать из страны в самый последний момент. Мы не знали, было ли все это правдой, но этого было достаточно, чтобы сомнения терзали меня. До тех пор, пока мы не пересекли границу.
Наша первая беседа с пассажирами состоялась прямо на палубе, как только корабль вышел из Хельсинки. С пожилой супружеской парой из Швеции мы говорили сначала о погоде, о Хельсинки, о поездке в Копенгаген. После этих вступительных фраз мужчина сказал, что он сразу догадался, что мы из Советского Союза. Мы не могли понять, почему, поскольку не замечали большой разницы между нами и пассажирами корабля: мы и одеты в западную одежду, которую нам прислали родственники, и лица вполне цивилизованные, и о чем вокруг говорят — понимаем. Однако мужчина улыбнулся и сказал, что дело не в одежде, а в манере разговора друг с другом, по которой он и понял, откуда мы приехали. Он заметил, что перед тем, как начать говорить, мы оба оглядываемся. Мы не могли сдержать улыбки и в ответ на его проницательное замечание сказали, что, возможно, будет нелегко избавиться от плохой привычки, которая стала почти рефлексом за шестнадцать лет жизни в Сибири.
Итак, наша поездка заканчивалась. В общей сложности в пути мы находились 129 дней. А с 14 июня 1941 года, когда вооруженные люди погрузили нас в Кибартае в кузов грузовика, и до 22 июля 1957 года, когда мы самостоятельно приехали в Копенгаген, мы в общей сложности покрыли расстояние, равное двадцати пяти тысячам километрам. За шестнадцать лет у нас было двадцать разных жилищ, мы жили в шести разных местах Сибири. Да, нетрудно оценить все, что можем измерить, в цифрах. Но как и с какими мерками подойти к тому, что никакими цифрами не измеряется? Что депортация сделала с нами? Мне теперь сорок восемь лет, Израэлю — пятьдесят. Как оценить эти шестнадцать лет, которые составили треть всей нашей жизни? Какое они оказали воздействие на нас? Что мы упустили за эти годы и что приобрели? Мы не знали ответов на эти вопросы, которые снова и снова возникали. Понять все, что с нами случилось, и сделать оценку всего в правильном контексте, — на все это нужно время.
Несомненно, мы многому научились за время нашей бурной жизни в Сибири. Это были и горькие, и полезные уроки. Мы узнали о жизни такое, что при других обстоятельствах узнать бы никогда не смогли. И, несмотря на всю горечь и трагизм депортации, мы пережили светлые и счастливые часы, и у нас было немало радости. У нас появились друзья, и наша дружба будет длиться вечно, даже если мы никогда не увидимся с ними вновь.
Теперь мы оказались в начале нового переходного периода. Впервые за шестнадцать лет мы решали и выбирали сами. И именно этот переход мы ждали каждый день, если не каждый час. И сейчас он настает, и мы должны собр